Сын тоже протянул руку и тоже отщипнул.

Поезд едва заметно качнулся. Что-то заскрипело в его негибких сочленениях. Дверь поехала, ударилась, загремев, в купе шагнул кривоносый и, механически поздоровавшись, уперся затем взглядом в лицо Черевина.

Черевин отвернулся и стал смотреть в черное стекло. Там рождались и гасли огни фонарей и окон, фары машин редкими двуглазиями таращились у мелькнувшего переезда.

Сын старика вышел и скоро вернулся с бельем. Простыни, когда он стал расправлять их по матрасу, распространили запах влаги и мыла.

Проводница сидела у себя в купе, сложив руки на подоле черной мятой юбки. Черевин встал в дверях и завис внутрь, не переступая порога.

– Белье брать будете? – привычно молвила она и, не дожидаясь ответа, стала вытаскивать из белого холщового мешка, распространяющего точно такой же запах сырости, комья отдельных предметов.

– Полотенец нет, – сказала она.

– Переселите меня, – сказал Черевин. – Есть место в другом купе?

– Нет, – сказала она. – А что такое?

– Я с ними ехать не могу, – сказал Черевин. – Переселите, а?

– Рубль за белье, – сказала проводница. Она его не слушала.

– Слышите? – спросил Черевин. – Разбудите кого-нибудь, мы с ним местами поменяемся.

– Не буду я никого будить, – сказала она.

– Ну, я сам разбужу, – сказал Черевин.

– Я тебе разбужу, – пообещала проводница.

– Нет у меня рубля, – ввернул Черевин. – Нет у меня рубля на белье.

– Нет? – удивилась она.

– Нет, – повторил Черевин.

– А на матрасе спать нельзя.

– Ну и черт бы с ним, с матрасом вашим…

Длинный коридор был пуст и холоден.

В купе свет уже не горел, и в темноте он не смог различить, где кто – где старик, где сын его, где кривоносый. Все были одинаково накрыты белыми простынями, как в покойницкой.

Черевин расшнуровал туфли и стащил их с ног. Потом лег на матрас и стал смотреть в потолок. Потолок был черным. Изредка по нему пробегали фиолетовые блики.

Дверь снова визгнула, отъехала. Коридорный свет был желт и пронзителен.

– Где ты тут? – спросила проводница.

Мучительно щурясь, она нашарила взглядом белое лицо Черевина и тогда, неловко размахнувшись, кинула ему на ноги тяжелую стопку сырого белья.

Кара придирчиво выбирала место и, быть может, проваландалась бы еще. Но снег неожиданно быстро размяк и потек, нечистая талая вода запрудила трамвайные пути, асфальт кое-где высох, а над греющейся черной землей заструился переливчатый воздух. Плотные порывы влажного ветра стали тревожить в полете жесткие перья. Радостно беспокоясь, она поняла, что уже пора. И на другой же день твердо решила строить гнездо в удобной развилке трех надежных ветвей большого кособокого дерева, стоящего возле одного из окрестных домов. Некоторые ветви касались стекол.

Место было чрезвычайно удачным.

Она попрыгала по сучьям, проверяя их крепость, почистила клюв об мертвую кору; вдруг, толкнувшись лапами, упала, расправив в падении крылья, и неторопливо облетела близлежащие асфальтовые дорожки, случайную свалку и кусты. Потом села на тонкую ветвь боярышника, согнувшуюся под ее весом почти до самой земли и долго колебавшуюся вверх и вниз, и сидела так некоторое время, повертывая голову, придирчиво рассматривая развилку со стороны и полурасправляя крылья, когда порывы ветра пытались стряхнуть ее с ненадежного насеста. Сверху развилка благодаря кособокости дерева была открыта небу, по которому бежали белые полосы облаков, снизу ее надежно загораживало переплетение других ветвей. Она удовлетворенно каркнула и снялась с места. Нужно было найти несколько крепких и в меру кривых сучьев, которые могли бы стать основанием.