Тот наш поход начался весьма оптимистично – Николай Гаврилович вскоре после выхода нашел что-то ужасающе редкое и отсутствующее в его коллекции, возбудился и нырнул в рощицу, отдав команду «За мной!». Я воспоследовал, но недостаточно быстро – отвлекся на какого-то забавного жука, потом пошел за ним, прошел пятьсот метров, еще пятьсот – и понял, что Кознышева впереди меня нет. Случилось страшное – я потерялся.

С облегчением установив этот вопиющий факт нарушения дисциплины, я отправился далее, вышел на неплохое место, набрал занятный материал и решил, что пора возвращаться. Настроение было прекрасным. Начал накрапывать мелкий дождик, бамбук шелестел, я вышел на проселок с мелкими лужами. Никакого сравнения со среднерусской природой – бамбук шелестит не так, как осока. Это была вовсе не русская тоска, а именно светлая мо-но-но аварэ, в голове сами клубились какие-то японские строчки… Проселок неминуемо должен был вывести меня к Менделеево, поскольку больше ему просто некуда было деваться.

Часа через два я вышел к родимым казармам. Едва я распахнул дверь гостиницы, на меня бросился Кознышев. Он что-то кричал, гримасничал, махал руками… Я не мог разобрать ни слова. Вмазав по хрупкой гостиничной стенке кулаком, Кознышев выбежал из комнаты. За плиткой сидел приехавший с нами студент, меланхолично помешивавший манную кашу. Ею мы питались, поскольку Николай Гаврилович страдал желудком, а врожденная демократичность не позволяла ему допускать, чтобы в экспедиции начальник питался иначе, нежели вверенные его заботам подчиненные.

«Это он уже отошел, – сказал студент. – Сначала хуже было». Выяснилось, что через полчаса после нашего ухода в комнату вломился Николай Гаврилович, причем произносил он только два слова – мое имя и «медведь». Минут через пятнадцать его речь стала более связной и гневной, и он поведал студенту жуткую историю. В лесу, обнаружив, что меня нет, он начал кричать. Издалека ему отозвался голос. Ободрившись и решив, что я не совсем потерян для экспедиции, Николай Гаврилович пошел на голос, иногда крича для проверки направления. Голос исправно отзывался. Приблизившись к источнику, Кознышев выкрикнул в последний раз и раздвинул бамбук. Перед ним сидел здоровенный медведь.

В первой версии, рассказанной студенту, факты были сообщены таким образом, что я, желая смерти руководителя экспедиции и доцента, подманил его и обернулся медведем. Откуда у меня такие способности, не уточнялось – Кознышев был ученым-материалистом и верил фактам. Затем, немного погодя, при повторных пересказах, облегченных большими порциями брани, история стала видоизменяться. Ко времени моего прихода она приобрела каноническую версию, которая мне затем не раз и вменялась: желая погубить научного руководителя, я нашел медведя, подманил Николая Гавриловича голосом и в ответственный момент спрятался за медвежью спину, надеясь на несчастный случай. Однако врожденная интеллигентность медведя, сугубо почитавшего ученых-биологов, а также крайняя резвость Николая Гавриловича сорвали мои злодейские планы. С моей стороны это было неэтично.

Николай Гаврилович потом со мной несколько дней не разговаривал, лишив ценного научного руководства, а студент, если попадал в последующие годы в одну экспедицию со мной, никогда не забывал рассказывать новым участникам экспедиции о моих особенных свойствах и рекомендовал меня не сердить – с медведем-оборотнем шутки плохи…

2004

Как-то во время экспедиции в Приморье нам представился счастливый случай – была попутная машина на дальний кордон Уссурийского заповедника. Отправились мы туда втроем – старший научный сотрудник доцент Кознышев, я и Алексей, человек немалого роста, весьма внушительных габаритов, который обитал в ту пору на Камчатке, занимался короедами и приехал в Уссурийский посмотреть местную фауну.