– Да! Финал чудесный! Пляж свободный… Тихий отдых, надеюсь, состоится. Да, а что ты собиралась с ними сделать?!

– Не знаю. Импровизировала бы по ходу дела. Расцарапала бы паре тёток лицо и в повязках они бы сидели в отеле.

– Это грубо!

– Представилась известной аристократкой, и сделала бы серьёзное внушение тем, кто мешает мне отдыхать.

– Это ненадолго!

– Пришла со спасателем, которого представила бы администратором пляжа. А тот зачитал бы правила поведения у моря…

– Ну-ну, представляю, что бы ты там написала: «не дышать, не орать, не разговаривать, не заплывать…».

– Есть ещё вариант. Одно тухлое куриное яйцо, опущенное в пляжную сумочку, освобождает территорию радиусом в десять метров. Они вынужденно пошли бы на один край пляжа, а ты отдыхал бы на противоположном краю.

– Это на день. Завтра всё повторилось бы.

– Не сложно найти десяток тухлых яиц на каждый день. Добрый способ – сесть с ними играть в карты и оставить без штанов, точнее без купальников…

Горлицы слушали разговор под черешней, ворковали и не понимали, как, почему люди не любят друг друга. Голуби уживаются с воронами, ласточками, чайками, даже бакланами. Собаки не лают на кошек на этом побережье. У моря мирно и неспешно живут все, кому дорог покой. А люди скандалят, ссорятся, обижают и обижаются.

Птицы вспорхнули крыльями, последний раз взглянули на жизнерадостных собеседников и принялись проворно клевать мелкие пшеничные зёрнышки.

Черное море переливалось живой палитрой изумительной в этих местах водной лазури. Маленькая её рябь искрилась под тёплым солнцем, бежала наперегонки с ветром, преломлялась на солнце фантастическими фигурами, отражалась на донном песке ажурной, светящейся сеткой. Волны едва колыхались под лёгким послеобеденным ветерком и пускали из пены мелких, белых барашков – первых предвестников скорой перемены погоды.

Огромные серые гларусы и белокрылые чайки штурмовиками и истребителями кружили у побережья Бомбуа бич в ожидании лёгкой добычи. Они рисовали в воздухе широкие круги, неожиданно бросались вниз, взмывали к облакам, разрезая крыльями прозрачную синеву бесконечного неба. Это были последние деньки «цыганской осени».

На песчаном берегу, где совсем не осталось летних туристов, появился молодой спасатель с местного пляжа. Этого крепкого, мускулистого парня, до самых костей прожженного солнцем, с обветренным, загорелым лицом, птицы узнавали по громкому веселому говору и выгоревшей, уже не за один сезон, когда-то красной бейсболке. Он часто кормил здешних пернатых оставшимися с обеда кусочками белого хлеба, либо специально приносил для них один-два батона. Птицы всегда встречали его нетерпеливым, базарным гомоном.

Знакомый галдёж привлёк внимание серого гларуса с огромным и чуть загнутым, как у степного орла, клювом. Гларус резко спланировал на воду, мгновенно подхватил небольшой кусочек, брошенный спасателем, и взмыл вверх, прорываясь сквозь плотные ряды сородичей.

Размоченный в солёной воде хлеб показался удивительно вкусным, и гларус вернулся за добавкой. Ему удалось ухватить очередную порцию кормежки и стремглав улететь под крышу своего отеля. Так они вместе с подругой – белой чайкой – называли место на чердаке дома, где нашли приют на этом побережье.

Чайка тихо клевала клювом и дремала на деревянной перекладине под самой черепицей.

– Полетели со мной! Там дают чудесный свежий хлеб! – позвал гларус чайку, громко хлопая крыльями.

– Мне это не инте-ре-сно…, – сонно ответила она.

– Давай, давай, просыпайся! Ты никогда такого не пробовала!

– Не отстанешь? – белокрылая чайка неохотно открыла глаза и посмотрела на гларуса.