– Итак, сбежала прекрасная Дейрдре, столь же мудрая, сколь проклятая, ибо прежде чем изошла она из чрева матери своей, издала она крик. И рожденный крик – обозначен был быть предвестников великих бед.

– Вот, вот, – кивнул Конал, – с сыновьями Уснеха сбежала.

– С миловидным Найси, белоснежнокожим и черноволооким, и братьями его?

– Зачем переспрашивать, сам все знаешь, – проворчал молочный брат Кухулина.

Он шагнул вперед, а так как плащ плотно стреножил его, неминуемо упал и рассек губу о древний камень. Как Конал ругался! Помянул нехорошими словами и камень, и того, кто поставил камень, и предков его до пятнадцатого колена, а камень между тем был священным, и ругать его не стоило. Конал поплелся промыть ссадину к озеру. Плащ злорадно хихикал в складках.

Кухулин же пошел проведать дядюшку Конхобара. Тем временем в городе половина уладов дрыхла на медноногих ложах, ибо всю прошлую ночь праздновали победу над Конахтом (точнее – победу в очередной вылазке, сама война казалась нескончаемой и длилась не одно эпическое поколение), но улады приободрились, и чаша с железными краями не раз передавалась по кругу, а распалившийся Конхобар грозился поймать Медб и протащить ее за косы аж до дома из Красного Тиса. На самом деле победа была более чем случайной, и улады радовались зря, просто воины Медб так усердно отмечали угон откормленных годовалых бычков, кстати, из окрестностей Эмайн Махи, что у них разболелись животы. Сейчас Кухулин вступил в дом дядюшки и прошел по деревянному полу; темные доски легонько скрипели. Уныло сидел на своем ложе под пологом Конхобар и смотрел в одну точку. Вокруг на ложе храпели телохранители короля, так что Конхобару приходилось все время отодвигаться от них, и смотреть в одну точку ему удавалось плохо. Наконец он заметил Кухулина, и между ними произошел следующий разговор:

Кухулин (с сожалением, участием и едва заметной долей злорадства):

– Дейрдре?!

Конхобар:

– Да. Сегодня утром. С Найси. И эту девчонку я вырастил в своем доме (спихивает телохранителя с ложа), открыл ей свое сердце и принял туда молочнокожую.

Кухулин подумал: «Староват ты был для нее, впрочем, в нашу архаическую эпоху значения это не имеет».

Произошедшее с Дейрдре, собственно, Кухулина не интересовало. Дерйрдре он пару раз видел, но считал слишком бледной и тощей и, к тому же, истеричной. Позднее он еще раз услышал о ней, вернувшись от Скатах. О ней и о смерти сынов Уснеха, о предательстве и о том, что спрыгнула Дейрдре с колесницы и разбила голову о камень, не пожелав двух иметь мужей в этой жизни. Но Кухулин еще этого не знал, да и вообще все, что не было с ним лично связано, долго не обдумывал. Сейчас он хотел одного – посвататься к Эмер – и в мыслях иного не держал.

– О прекраснейший из воинов, кристалл битвы, величественный Конхобар, нуждаешься ли ты в моем присутствии, а ежели нет, то смею ли я отлучиться на встречу с нареченной моей Эмер?

Конхобар одобрительно кивнул:

– Доброй дороги. Мчись, и пусть комья глины разлетаются из под копыт коня, и люди говорят: «И птицы не в силах опередить его колесницу».

Только Кухулина и видели.

Конал Победосносный крикнул со двора:

– Посольство прибыло. Песик наш! Завтра на пир просят.

Конал отставал от основного посольства (жена заставила разделать тушу, да еще выделать кожу) и очень боялся, что опоздает на пирушку. Также Конал не без оснований рассчитывал на хорошую драку; думая о ней, он страшно раздувал ноздри.

К замку Мак-Дато вели семь дорог, в медных котлах у обочины варилось мясо. Путники ходили с вилками, и если с первого раза удавалось кусочек мяса зацепить, могли его съесть за здоровье Мак-Дато. Правда, это удавалось не всегда – котлы-то были глубокие, а мясо лишь неплотно покрывало дно, умные люди вообще брали в дорогу вилы. Но Конал спешил мимо котлов – празднование продажи песика Айльбе в замке разгоралось не на шутку.