– Шурка! Неугомонная! Оставь мальца в покое! Обслюнявила всего!

Тётя Шура приходилась Митькиной маме толи двоюродной, толи троюродной сестрой, но была намного младше, потому и обращалась уважительно.

– Тётя Дуся, но он у вас такой пухленький, такой мяконький, такой хорошенький!!! Съела бы! – Причитала тётка, поставив Митьку на ноги, но всё еще продолжая того теребить и трепать за щеки.

Почувствовав под ногами твёрдую почву, Митька юркнул за мамину спину, и уткнулся лицом в её халат. Первая слезинка, уже выкатившаяся из глаз, моментально высохла. Плакать сразу же расхотелось, оказавшись под маминой защитой. Мама извлекла Митьку из-за спины и нарочито строго, хотя у самой глаза лучились счастьем, сказала:

– Чего тебе дома не сиделось? Чего прискакал? Не ел поди ничего? Голодный?

Подошло уже время обеденного перерыва, женщины потянулись обедать. Кто-то пошёл в столовую, кто-то устраивался в раздевалке за столом. Мама с Митькой также уселись за стол, мама выложила на стол захваченный из дома обед. Покормив сынишку, мама в уголочке постелила несколько ватников, сверху накинула свой халат, и уложила на него Митьку. Тот немного поворошился, под монотонный разговор женщин быстро заснул.

Проснулся Митька задолго до окончания смены, проснулся и долго лежал в сумраке, прислушиваясь к звукам в цеху. Наконец смена закончилась, женщины стали заходить в раздевалку, а Митька выскочил на улицу. Там он подобрал несколько застывших потёков лака, которые очень здорово горели, если их поджечь. Побаловался с паром, фыркающим из трубы выходящей из цеха. Вскоре и отец подошёл, дождались маму и пошли домой.

Придя домой, Митька сразу нырнул за своей коробкой, забрался к себе на печку, и долго возился со своими богатствами. В основном конечно со знаком «Гвардия» и только что приобретёнными петлицами.

Родители тем временем занимались своими делами. Мама подогревала ужин и накрывала на стол. А папа что-то налаживал.

Поужинав, отец принялся подшивать Митькины валенки, которые тот протёр катаясь по обледеневшей дороге. А мама принялась прясть шерсть, чтоб потом связать всем варежки.

А Митька пристроился к матери, и стал отшелушивать с её натруженных рук тоненькие плёнки нитролака. Как бы мама ни мыла тщательно руки растворителем, тонюсенькая плёночка лака на руках всё равно оставалась. Вот эту плёночку и сдирал осторожно Митька. А потом прижался к матери, и засопел засыпая, и ощущая неповторимый мамин запах.

Прошло много лет.

Митьке было хорошо и приятно. Он куда-то летел, даже не ощущая потока встречного воздуха. Это было похоже на невесомость, когда и тело, и руки и ноги абсолютно ничего не весят. Такая же невесомость была и в голове. Впервые за долгое время не было никаких мыслей. Совсем никаких. Была только полная эйфория, ощущение невиданного счастья.

– Всё, – констатировал врач, снимая с лица марлевую повязку, – Он ушёл, – сделал несколько шагов к двери, остановился, и с какой-то бессильной злостью продолжил:

– Почему? Ну почему? Ведь раны-то были пустяковые! Он никак не должен был умирать! Наверное контузия от фугаса что-то в нервной системе нарушила. Пока мы пытались его вытащить, он как будто сопротивлялся! Как будто сам решил умереть!

Нет боли. Нет смертельной усталости. Нет ничего, кроме полёта.

Внезапно раздался тихий, далёкий, еле слышный голос. Он прислушался. Словно издалека, голос звал его:

– Митенька, вставай сынок, просыпайся.

И запах. Неповторимый мамин запах, перемешанный со слабым запахом лака…

Главврач госпиталя зашёл в палату выздоравливающих, где и Митька ждал своей выписки. Все подтянулись, ожидая что скажет медицинское начальство. Врач подошёл к койке, на которой сидел Дмитрий: