Утро выдалось жутким. Проснулся Веник от страшной сухости во рту. Попытался подняться, увидел что в постели не один. Рядом пристроилась светлокожая брюнетка, сладко посапывая под боком. Венька постарался осторожно высвободиться. Не вышло. Брюнетка потянулась, повернулась к Венику, оплела его руками.

– Но-но! Не балуй. – Проскрипел Веник пересохшим ртом.

Девушка послушно отстранилась, накинула на себя какую-то тряпочку, и выпорхнула в дверь. Кряхтя, и матерясь вполголоса, Венька кое-как оделся, и вышел в общий зал. Там уже собрались все, и потихоньку оттягивались, кто пивком, кто соком. Заметив вышедшего, подтянулись к нему, стали забрасывать его вопросами, высказывать одобрения… В это время вновь появилась девушка, уже одетая и подкрашенная. Все примолкли. Девушка легко подбежала к Венику, чмокнула его в щёку, утёрла пальчиком, оставшийся след от помады. Что-то прощебетала, и выпорхнула во входную дверь.

Опять посыпались вопросы, восторги, комментарии. Звуки в ушах Веника, как-то стали, то приглушаться, то становиться опять резкими. Краски стали какими-то расплывчатыми и блёклыми, и Венька потерял сознание.

Вновь Веник очнулся уже в госпитале в Союзе. Врачи рассказали ему, что вначале его в санчасти советской военной базы с того света вытащили. Потом уже сюда попутным бортом переправили, и уже здесь, над не приходящим в себя Веником, три дня шаманили. Ещё сказали, что спасло его дикое количество алкоголя в крови, он замедлил течение болезни, иначе и до санчасти бы не дотянул.

Из-за заражения крови, и дикой, почти смертельной температуры тела, разладилась работа каких-то важных органов, и комиссовали Веника из армии вчистую. Перед выпиской, пришли его навестить, уже бывшие боевые товарищи. Среди обычных в таких случаях, фраз поддержки, вдруг вылез голос Витьки Самохина:

– Веник! Иблисов сын! Колись что с Жулькой сделал?! Всю неделю к нам ходила, сама не своя. Сначала по дому, как привидение шарахается, потом забьётся в уголок, сидит и поскуливает, ну чисто щеночек масенький, – «Вени-и-и-ик! Вени-и-и-ик!».

Бежали годы. Разными они были в жизни Веньки, бывшего разведчика и диверсанта, с боевым прозвищем «Веник». Были плохие годы. Были очень плохие. Были такие, что казалось бы уже хуже и некуда. А бывали минуты, когда казалось что всё… Край… Хватит.

Именно в такие минуты, Венька вдруг застывал на мгновение. Взгляд его затуманивался. Губы трогала лёгкая улыбка. И вновь вспоминалась ему та душная ночь в Аддис-Абебе, и прекрасная девушка со сказочным именем Жюли…

На стене над диваном, в простенькой деревянной рамочке висел чёрно-белый снимок. Фотограф случайно поймал момент, когда Она увидела кого-то за его спиной, махнула ему рукой и весело засмеялась. Светлые волосы растрепались от ветра, подол ситцевого сарафанчика облепил её ноги, а яркая улыбка и призывный жест руки, как будто кричали – «Ну что ты там стоишь?! Иди скорей сюда!».

Он смущённо топтался у порога, понимая, как нелепо он выглядит в своей дешёвенькой старой болоньевой куртке и кургузых индийских джинсах. Не делая попытки пройти дальше, он смущённо забормотал:

– Это… Завтра мне в армию уходить, – при этих словах он стянул со стриженой «под ноль» головы, цигейковую шапку. Смешно оттопыренные уши налились пунцовой краской, – Вот зашёл попрощаться. Ещё сказать хотел… давно хотел, но всё как-то никак… ты мне с первого класса самого, очень нравишься. Можно я писать тебе буду? Ты не думай, я не прошу чтоб ты отвечала. Я рад буду, если напишешь. А если нет… то тоже ничего. А ещё фотографию хотел попросить. Я видел, когда у тебя день рождения был. Я случайно попал. Меня товарищ привёл, а ты не заметила. Ты тогда альбом показывала. И там фото. Как на стене, только меньше. Можно?