Потом она долго смотрела в окно, слушая, как поют цикады, всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть приветливый месяц, проступающий сквозь облака, которых на Крите, ведь, никогда и не было вовсе. Там триста дней в году солнце, и никогда нет дождя.

«Мы гуляли тогда вдоль этого берега, шли с тобой вместе. Ты помнишь? Гуляли, и я еще заболела ужасно, у меня была ангина Мы купили тогда специальное лекарство от простуды, но оказалось, что оно от чего-то еще, от сердца, что ли. Казалось, что я не встану с кровати никогда, а потом я вдруг взяла и поправилась», – она проговаривала это все, в который раз проводя рукой по раковинке ушей и волосам, так красиво и коротко подстриженным у самой шеи.

– Что ты делаешь? – спросил швед.

– Я пытаясь рассказать тебе о себе все-все, что знаю и все-все, что помню, но, видишь ли, если я буду тебе об этом рассказывать, то придется лежать так три дня и не вставать. Ведь люди рассказывают друг другу о себе, каким-то другим образом, ведь, правда?

– Шведки всегда так делают…

– Шведки?

– Нет, а почему ты спросила?

– Мне показалось, что ты сказал «шведки»…

– Тебе показалось…

Василиса и сама не знала, почему тогда ему поверила, когда он стал эти свои истории рассказывать, про время, про давление, про то что «ни одной секунды». Она совершенно не знала, что было правдой, а что неправдой, не была она уверена и в том, что они потом встречались в Хельсинки или в Петербурге. Наверное, только на Крите, все-таки. Может быть, не сейчас, а когда-то давно. Год назад, или два. Или десять.

«Ты люби меня долго-долго, хорошо? Просто, вот, ничего не делай. Не говори, не молчи, не гуляй, не разговаривай. Просто будь, вот с этой морщинкой на щеке, будь с этим, вот, улыбчивым ртом, когда засыпаешь. И чтобы запах тот же, прислониться и почувствовать, и чтобы…» – она снова пыталась ему рассказать что-то о себе и не могла…

Было очень трудно пройти сквозь этот лес. Птицы, казалось, взмахивая большими крыльями, ударялись по ошибке о кроны деревьев, но не разбивались. Листья и ветки падали вниз, переплетаясь и застревая где-то совсем рядом.

Было душно, жарко и темно. Она долго-долго не могла привыкнуть, что дул такой сильный холодный ветер и было промозгло. Холод пронизывал до костей, все внутри дрожало и вздымалось, как будто бы тело существовало отдельно, было подчинено каким-то свои неведанным законам.

«Все равно увижу тебя, все равно», – повторяла она уже почти в забытьи, пытаясь сосредоточиться и собрать последние силы.

Вокруг вдруг стали мерещиться эпизоды ее прошлой жизни, в них вплетались странные отголоски событий мировой истории. Концентрационные лагеря, фильмы ужасов, странные животные из пьес Шекспира, которые прыгали в темноте с одной ветки дерева на другую. «А этот откуда?» – снова думала она, уже не совсем отдавая себе отчет, сколько времени она проводила в этом странном зловещем лесу.

«Где ты? Когда ты опять появишься?» – пыталась она произнести в слух и не могла.

Потом на нее напал какой-то слизкий полу-оборотень. Она почувствовала его присутствие, когда перестало хватать дыхание и по всему телу прошел холодный озноб.

«Я должна дойти до тебя», – снова промелькнуло в сознании, и она ухватилась за эту мысль, как будто бы она была единственно спасительная.

Снова вспомнила, как будто бы во вспышке, яркой вспышке памяти, как было лето, дуло теплым соленым воздухом с моря, и она, скинув рубашку и свитер, бежала к нему на встречу вдоль берега. Было жарко и необыкновенно хорошо. Как давно это было? Очень давно… Очень давно…