Одна из уборщиц осталась присматривать за чудаком, другая побежала за настоятелем. Тот явился незамедлительно. И пока женщина пыталась на ходу что-то втолковать протоиерею, тот издалека рассматривал прихожанина. Человек был ему незнаком – за те несколько лет, что настоятель возглавлял местную церковь, этот мужчина ни разу на богослужения не приходил.

Протоиерей жестом остановил продолжавшую щебетать уборщицу, отправил ее с напарницей в дальний угол помещения и шагнул к прихожанину.

– О чем печалитесь? – тихо спросил он мужчину, слегка дотронувшись до его плеча.

Тот вздрогнул.

– Замаливаю грех, – немного невпопад ответил он таким же тихим голосом. Мельком посмотрел на протоиерея и вновь повернулся к иконе.

– Расскажите! – то ли попросил, то ли потребовал священник. Он повел мужчину к скамейке, помог сесть. – Я ведь вас раньше не видел, не так ли?

– Не видели, – кивнул прихожанин, – но теперь у меня нет выбора.

– Рассказывайте!

Мужчина несколько раз тяжело вздохнул.

– На мне… грех… детоубийства… – произнес он в несколько приемов, каждое слово давалось ему очень тяжело. – На мне жизни детей… много детей…

Заметив недоуменный взгляд протоиерея, мужчина заспешил объясниться:

– Нет-нет! Я не об этом!.. Я начну с самого начала?

Прихожанин еще раз тяжело вздохнул, неуклюже перекрестился и начал рассказ.

– К отцовству у меня никогда не было интереса. Я не мог представить себя в роли папы. Да и сейчас не могу, но уже по другой причине. Даже придумал себе отговорку: кто-то не хочет тратить год на службу в армии, а я не хочу тратить всю жизнь на воспитание детей. Эта идея настолько плотно засела в сознании, что превратилась в одержимость. Можно удивляться, но дело до абортов даже не дошло: я жёстко пресекал саму попытку зачатия. Ни одна женщина не смогла выдержать такого. Кто-то уходил сразу, другие пытались терпеть, но вскоре ломались. Так продолжалось около десяти лет, и мне нравилась эта жизнь с установленными мной же правилами. Я не могу точно подсчитать, но таким образом удалось предотвратить появление на свет не менее десяти детей…

Голос прихожанина осекся. Настоятель церкви потребовал принести воды. Мужчина залпом выпил, собравшись с духом, продолжил:

– В конце концов я остался один. Повторюсь, меня устраивала такая жизнь. А месяц назад все изменилось.

Мне приснился сон, в котором некий мальчик лет десяти бегал по двору с мячом. Он был доброжелателен ко мне, вежлив, но категорически отказывался подойти: «Ты мне запретил!» – так он мне и заявил. А еще он назвал меня папой. Сон хоть и странный, но от него можно было отмахнуться, если бы в следующую ночь он не повторился, только в этот раз вместо мальчика была девочка лет пяти – шести, все остальное совпадало до деталей.

С этого момента сон стал преследовать меня каждую ночь. Мальчики и девочки разных возрастов сменяли друг друга, я сбился со счета, сколько их всего. Я стал бояться спать, меня пугает этот сон. И я понимаю только одно: мне хотят сказать, что я должен как-то искупить вину перед всеми этими детьми, которым мне было суждено стать отцом, хотя бы для одного, но…

Мужчина замолчал. Молчал и протоиерей. В его практике подобной ситуации еще не было. Грех аборта замаливали, и довольно часто, но чтобы такое!..

Прихожанин повернулся к священнику, спросил, глядя в упор:

– Отче, это ведь детоубийство, да? Это грех?

Священник молчал. Назвать прихожанина грешником – а вдруг это оговор невинного? Отрицать грех – а вдруг это выдача индульгенции страшному грешнику? Ситуация, безусловно, странная, и все же протоиерей принял решение.