Комментарий Светланы свидетельствует, что не все было так гладко. Российские активистки были заинтригованы и взволнованы перспективами сотрудничества. Сначала они были в восторге оттого, что познакомились с иностранцами и вступили в те самые «партнерские отношения»; их манил обещанный «Запад» и то, что он символизировал для многих российских интеллектуалов того времени8. Однако реальность международного сотрудничества несколько отличалась от обещаний.

Те, кто занимался практической деятельностью по гендерным вопросам на международном уровне (в том числе активисты и ученые, а также сотрудники международных организаций), часто убеждены в эмансипаторном эффекте своей работы. Защищая права женщин и женские проблемы в России, они считают себя борцами с господствующими представлениями о периоде перехода к рынку. Однако их деятельность укоренена в сложной логике, которой они пытаются сопротивляться. Выведение гендера на первый план и его приоритетность как категории развития стали возможными благодаря определенному набору условий: реструктуризациям периода после окончания холодной войны и глобальному триумфу капитализма в новом тысячелетии [Comaroff, Comaroff2001], процессам, влияющим на весь спектр мероприятий, которые компании-спонсоры проводили в постсоциалистических государствах. Несмотря на самые лучшие намерения их исполнителей, эти гендерные мероприятия были частью мессианского культурного проекта, осуществленного после окончательной смерти коммунизма. Они были неразрывно связаны как с триумфом либерализма, так и с неолиберальным процессом реструктуризации. Эти мероприятия проводились в рамках проекта по перевоспитанию российских граждан – чтобы отучить их от коллективистских формулировок и реакций, перевести фокус внимания с материалистических оснований проблем к принятию индивидуальных решений, таких как «самопомощь» и «волюнтаризм».

В рамках этих проектов проблемы женщин подвергались селекции. Например, несмотря на достаточное финансирование проектов, посвященных нетворкингу в интернете, информационным технологиям и группам поддержки, ориентированным на самопомощь, лишь немногие гранты поддерживали активисток в ситуациях, когда они сталкивались со структурными последствиями распада Союза. К ужасу многих российских женщин-активисток, такие вещи, как право на бесплатные детские дошкольные учреждения и отпуск по беременности и родам, были уничтожены. При государственном социализме эти права считались само собой разумеющимися [Gapova 2004]. Основной задачей феминизма, добившегося гегемонии благодаря принятию гендерной проблематики, – Чандра Моханти назвала его «феминизмом свободного рынка», «неолиберальным, потребительским (протокапиталистическим) феминизмом», – было «продвижение женщин вверх по карьерным лестницам компаний и госслужбы» [Mohanty 2003: 6]. По словам Октябрины, одной из участниц «Женского света», в России за 1990-е годы «гендер» превращается в «грант». И, как любой цикл предоставления грантов, он должен закончиться. В 2001 году резко уменьшилось международное финансирование женских проектов в России. Это произошло в ответ на изменение стратегических приоритетов США и Западной Европы. Иными словами, Светлана была права: иностранные спонсоры действительно поддерживали женские проекты, так как думали, что там, где феминизм, нет места коммунизму. Любопытным эхом формулировки Светланы стал для меня в 2001 году рассказ Лизы, моей московской подруги-активистки, о ее столкновении с представителем американской организации в Нью-Йорке. В ответ на ее мольбы об увеличении финансирования он ответил: «Вы свободу получили? Коммунизма больше нет? Так давайте уже работайте!»