Таким образом, еще одна задача этой книги – проследить мое собственное участие в проектах, иными словами, исследовать мой собственный гендерный проект. Я рассказываю о моей попытке выйти за рамки критики международной помощи, чтобы создать более демократичный, диалогический процесс исследования.

Когда я проводила этнографические исследования среди женских групп, посещала семинары и конференции, организованные фондами под руководством американцев и европейцев, я поняла, что даже женщины, находившиеся в авангарде проектов социального обновления, были недовольны и разочарованы тем, как эти проекты задумывались и реализовывались. После краха коммунизма многие думали, что в России можно начать с чистого листа [Bridger et al. 1996]. Американским или западноевропейским советникам и экспертам часто не хватало знаний или опыта работы в России, они неохотно советовались со своими советскими коллегами [Bruno 1997; Rivkin-Fish 2004; Sampson 1996; Wedel 1998]. Несмотря на язык партнерства, усвоенный спонсорами, несмотря на самые лучшие намерения сотрудников организаций, их гендерные мероприятия оказались в значительной степени узконаправленными. Международные фонды и организации руководствуются повесткой дня, установленной в Женеве или Нью-Йорке. Бывает, что они продвигают вопросы, которые не имеют особого смысла на местном уровне. Гендерные проекты часто слепы к локальным особенностям и игнорируют другие проблемы, которые большинство российских женщин-активисток считают насущными: безработицу, алкоголизм, хроническую нехватку жилья, службу в армии. В самом деле, некоторые представители организаций, которых я встречала, были захвачены собственными построениями и, казалось, отвергали эти материальные опасения как форму ложного сознания. Исследуя феминистские кампании против насилия в отношении женщин, я обнаружила, что многие североамериканские и западноевропейские феминистки отвергают мысль о том, что экономические факторы могут объяснять насилие, совершаемое мужчинами. Стандартным ответом было утверждение, что дело не в экономике, поскольку «богатые мужчины тоже бьют своих жен». Это, конечно, точно и важно, но в постсоветском контексте этот факт кажется слишком оторванным от местных проблем и свидетельствует о слабом понимании масштабов экономических потрясений в России и их разрушительных последствий для жизни женщин и их семей. Как этнограф я отнеслась к этому несогласию во мнениях как к ценным данным. Как феминистка, стремящаяся создать более социально ответственную и вовлеченную антропологию, я решила добиться большего. Также, когда я собиралась исследовать эту тему, я не захотела воспроизводить эти закономерности в своих собственных исследованиях. Какие у меня были альтернативы? Какие идеи может привнести в этот контекст антропология? Какие методы могут способствовать усилению диалога и взаимодействия?

Мой подход к созданию альтернативной разновидности гендерного проекта заключался в использовании и адаптации методов исследования совместных действий (Participatory action research (PAR)) в моей работе с провинциальной феминистской группой «Женский свет». PAR – это методология социальных изменений, уходящая своими корнями в народную борьбу на глобальном Юге за то, чтобы сделать исследования более эгалитарными и партиципаторными. Подход описывается по-разному: как метод, стиль или философия [Fals-Borda, Rahman 1991: 16]. PAR стало прямым вызовом как логике традиционной социальной науки, так и нисходящим инициативам в области развития [Freire 1970]. Если рассматривать его как совместную деятельность внешнего исследователя и членов общественной группы, то оно казалось идеально подходящим для идеологически нагруженного социального поля постсоциалистической России. Как напоминают нам Дадвик и Де Сото, это «контекст радикального неравенства, в котором западный этнограф становится символическим носителем авторитетов Запада и его победы в холодной войне» [Dudwick, De Soto 2000b: 6]. Методики совместных действий предлагают средства для проведения совместных исследований, о которых писали многие ученые [Lamphere 2003; Mertz 2002], – этот подход особенно уместен в условиях нестабильных или разрушающихся государств [Mertz 2002: 369]. У меня были опасения, что, если группа не окажется мне близка, подходы и методики совместных действий не будут ею усвоены. Я скептически воспринимала и свидетельства фундаменталистов, для которых PAR – единственно правильное решение. Тем не менее я считала такой подход многообещающим