18 июня 1936 года на правительственной даче в Горках-10 скончался писатель Максим Горький, он же Алексей Максимович Горький, он же – Алексей Пешков. Обстоятельства его смерти были странны, страшны и загадочны, а официальные сводки о ходе болезни нелепы, путаны, противоречивы, полны недомолвок и откровенной лжи, чтобы принять версию ненасильственной смерти. До сих пор даже нет ясности, от чего именно Горький умер: болячек у него хватало, не секрет, что всю жизнь он страдал от туберкулеза, о следах которого в заключении патологоанатомов – ни слова! Казенное медзаключение, путаясь, говорит то о гриппе, то о непонятной «тяжелой инфекции», а казенный же акт вскрытия – о смерти в связи неким «острым воспалительным процессом в нижней доле левого легкого»…

Официально Алексей Максимович заболел 1 июня 1936 года – вдруг и сразу. И тут же пошли «чудеса», описанные литератором Аркадием Айсбергом: пачками стали звонить анонимы – тоже «вдруг», по кремлевскому телефону (!), – спрашивая, куда доставлять венки и телеграммы соболезнования, пришло и несколько таких телеграмм. В особняке на Малой Никитской – тоже «вдруг» – нарисовались товарищи с ордерами районного архитектора, требуя срочно освободить дом, находившийся, между прочим, на балансе АХУ Кремля! Понятно, что это был спектакль, и режиссер его угадывается. А с 6 июня 1936 года «Правда» – тоже «вдруг» – публикует бюллетени о состоянии здоровья Горького, что поистине уникально: ранее такие бюллетени публиковались лишь однажды – во время предсмертной агонии Ленина. После – тоже лишь раз: во время агонии уже Сталина! Страну и мир явно готовили к уходу Горького.

К тому времени Горький – глыба мировой литературы, ее «живой классик». В 1932 году Страна Советов пышно отметила 40-летие его литературной деятельности: переименовали в честь него Нижний Новгород и главную улицу столицы, столичный же Парк культуры и отдыха, даже Московский художественный театр тогда стал имени Горького. Имя Горького получило множество улиц, театров и парков культуры в других городах, выпустили несколько марок с его портретом. В том же 1932 году решили построить и самолет-гигант «Максим Горький»… Но купоны с этого спектакля стриг не Горький, а его подлинный режиссер: на вершине (и закате) своей славы «Буревестник революции» отменно послужил не просто «культурной» ширмой режима Сталина, но и славно потрудился, по меткому выражению известного литературоведа Бенедикта Сарнова, для легитимизации всей его политики, «для легитимизации его роли вождя партии и народа, единственного законного преемника Ленина». Именно «великий гуманист Горький» на всю планету восхищался идиллией «трудового перевоспитания» в Соловецком лагере особого назначения ОГПУ и воспел рабский труд заключенных – строителей Беломорско-Балтийского канала, он же подарил Сталину и один из самых страшных лозунгов, оправдывающих любой террор, – «Если враг не сдается, его уничтожают». В его активе публичное оправдание уничтожения крестьянства, коллективизации и раскулачивания. Как один из созидателей сталинского имиджа он был незаменим, но до поры: как любил говаривать сам вождь, незаменимых у нас нет.

К 1936 году время живого Горького не просто зримо истекало и вождь перестал нуждаться в его услугах, а много хуже – он становился досадной помехой. Не считая такой «мелочи», что к тому моменту в отношениях Сталина с Горьким уже побиты все горшки. Причин тому немало. Например, писатель так и не стал делать пьесу о «вредителях», хотя товарищ Сталин очень просил. Более того, проигнорировал и официальный заказ на создание художественной биографии вождя, хотя это было предложение не из тех, от которых можно было уклониться. Алексей Максимович в 1931 году все же вынужден был дать согласие на ее написание, даже получил подъемные, а из секретариата вождя – необходимые материалы. Но биографию так и не написал, саботировав заказ Сталина, такого тот не прощал. Хотя, по своему обыкновению, с резкими телодвижениями не спешил. Впрочем, быть может, сталинской «ответкой» стала смерть в мае 1934 года сына Горького, Максима? Но тема ликвидации Максима Пешкова оперативниками Ягоды – отдельная история, уже добротно проработанная исследователями. Открытым остается лишь вопрос, сделано ли это было с негласно-молчаливой санкции вождя или по его прямому указанию.