Мои руки задрожали, и я вернула документ.

– Мне не хочется иметь с этим ничего общего, Джек.

– Я знаю, ты тревожишься, как будешь жить без денег от ателье. Я… Мы уверены, ты справишься. Тебе не нужно ни о чем беспокоиться.

Его глаза расширились, в них читалась безмолвная мольба. А во мне вскипела волна разочарования и страха.

– Мне нужен мой магазин, Джек. Мне нравится моя работа и моя жизнь. Это не просто деньги. Я не желаю терять то, что создала своими руками.

Я не желаю терять саму себя! Эти слова остались непроизнесенными.

– Ты просто эгоистка, – расстроившись, выпалил Джек. – Есть люди, готовые позаботиться о тебе. А ты вообще не думаешь о них – о том, что сделает их жизнь лучше.

Я не знала, имел ли он в виду моего брата, свои нереализованные желания или какие-то полуготовые идеи о браке. Это было не важно. Он вернулся в таверну раньше, чем я успела ответить. Дверь за ним захлопнулась.

Я проскользнула внутрь и села рядом с братом, раздосадованная и сердитая на себя. Впрочем, это была не моя вина, что Джек продолжал добиваться меня. Кристос посмотрел мне в лицо и перевел взгляд на пустое место, которое раньше занимал Джек. Он поднял брови и тихо спросил:

– Хочешь выпить, Софи?

Я могла бы ответить ему, что жертвую в пользу магазина любой возможностью обзавестись детьми и браком; что это решение поддерживает нашу семью, а действия Лиги, наоборот, угрожают моему стилю жизни и могут испортить все начинания; что брак с одним из его друзей ничего не изменит. Но я не могла.

– Меня сейчас волнует не эль.

– Эй, бармен!

Белокурая служанка поспешила к нам.

– Принеси моей сестре бокал красного вина, – сказал Кристос.

– Ты помнишь, что оно мне нравится? – спросила я.

– Конечно. Не грусти.

Он обнял меня за плечи.

– Не вешай нос, красавица! Мы собираемся провести отличный вечер, не так ли?

На следующее утро прошлые приключения в таверне и разговор с Джеком не способствовали хорошему настроению – как и тот беспорядок в доме, который оставил Кристос, уходя на работу. Я с преувеличенным отвращением (которое никто не видел) столкнула грязные носки с доски для хлеба. Брат забыл на столе очередной памфлет, в порыве раздражения я отложила его в сторону. Меня всю трясло от негодования. Я ожидала от Кристоса хотя бы капли понимания. Неужели он не мог убрать за собой? Если только, конечно, он не оставил буклет в надежде, что я увижу его. Весьма правдоподобно, похвалила я себя, приподнимая сшитую нитями рукопись. Свеженапечатанный и сброшюрованный памфлет. Он пах чернилами, а на главной странице стояла знакомая типографская печать. Я перелистнула страницы.

«Обоснование рабочего класса: пример законодательных прав». Я закатила глаза – добавление замысловатых слов к разглагольствованиям Кристоса не делало их более трогательными – особенно после двухчасового прослушивания его сентенций прошлой ночью. Я посмотрела на обложку. «Книга, в которой мы попытаемся объяснить искусственное деление между классами и выгоду избавления от этого деления – что будет обязательно сделано демократическим правительством, дарующим рабочему классу его законодательные права. Написано К. Б.»

Это были инициалы Кристоса. Дрожащей рукой я опустила буклет. Чернила окрасили мои пальцы. Я знала, что он читает памфлеты, которые производила Лига, но чтобы Кристос их писал? Я не осмелилась читать остальные страницы. Обложки было достаточно. Я держала в руках не образовательный материал. Обоснование – это потенциальная измена. Кристос не только пропагандировал активный антимонархизм – на предательской бумаге стояло его имя. Это было хуже, чем любая активность, в которой он уже участвовал: организация собраний, контакты с различными группами рабочих, привлечение новых членов в Лигу и к лекциям, объединяющие элементы типа колпаков. Это были эфемерные вещи – разговоры во время рабочих перерывов проходили быстро. А буклет означал постоянный факт. Он мог быть указан в отчете.