– Э, куда! – выкрикнул один из стражников. – Что ты там забыл?!

– Да сейчас, сейчас вернусь! – заверил их Нуска, который уже с невыразимой радостью на лице пинал поваленную статую.

– Да что это с ним? И что здесь творится? Ещё один храм решили переделать под поклонение Тиамат?

– Так и есть, – ответил ему глава стражи, внимательно следя за каждым действием Нуски. – Пока не трогайте его.

– Почему? Мы ведь спешим.

– Это был храм богу Энки. После того как его культ развенчали и признали незаконным, все места для поклонения ему было велено уничтожить. Если этот раб хочет выразить своё неуважение к Энки, мы не смеем ему мешать. Это будет выглядеть так, будто мы защищаем псевдобога.

– Вот оно что! – изумлённо выдохнул в ответ другой стражник и хлопнул себя по лбу. А затем заговорил тише: – Но кто же знал, что потомок самого Энлиля окажется самозванцем? Он ведь действительно призывал дожди, мог управлять и морем, и погодой…

– Его больше не считают прямым потомком Энлиля.

– Да-да, это разумно… Но что же Энки сделал этому рабу?! – с изумлением выдохнул стражник, а затем покатился со смеху. – Нет, вы посмотрите! Он мочится на его статую! Вот до чего может докатиться бог!

– Говорят, этот раб, до того как стать собственностью короля, принадлежал самому Энки.

Нуска в этот момент действительно приподнял тунику и со всем возможным старанием, так сказать, обоссывал своего бывшего господина. И нет, в этот момент он не испытывал ни малейших угрызений совести. Его переполняла та нездоровая эйфория, которую последние несколько лет он испытывал вместо счастья.

– Эй, королевский раб, поспешим! – подозвал его глава стражи. Видать, волновался, как бы увлёкшийся Нуска не решил справить тут и другие свои нужды…

Нуска вздохнул, но повиновался. Продолжил путь он в приподнятом настроении, посвистывая под нос.

Совершив обход вдоль стены, они наконец вышли к главной площади. Несколько десятков ступеней вели ко дворцу, возведённому на самой высокой точке города. Нуску передали в руки придворцовой стражи, а затем его сопровождающие отправились по своим делам. А Нуска чувствовал, как его ненадолго просветлевшее от нахлынувших эмоций сознание тускнеет. Как его взгляд заволакивает дымка, когда он проходит через самые высокие ворота и проскальзывает меж самых грандиозных колонн, когда-либо возведённых человеческой рукой.

Он шёл, зажатый меж стражников, по выложенному разноцветной плиткой залу. Но взгляд Нуски ни на секунду не задержался ни на одной из искусных статуй, фресок или расписных ваз. Они шли через цветущие сады, мимо фонтанов, мимо пышущих жаром кухонь, с которых разносился такой запах, что даже у самого пресыщенного жизнью патриция скрутило бы желудок от предвкушения.

Но Нуска не чувствовал ничего. Все эмоции, все мысли, что могли бы быть в сердце и голове, покинули его. Он был там и не был одновременно. Он наблюдал, как его тело тает в свете факелов, он ощущал, как медленно и бесповоротно исчезает, превращаясь в пятнышко на сверкающей плитке этого дворца.

Это ощущение, будто его и вовсе нет, преследовало Нуску по всей Сонии, но сильнее всего оно становилось здесь, во дворце. В месте, где закончились его страдания, где ему была подарена надежда на человеческое существование.

И которую в тот же миг отнял этот человек.

Двери распахнулись у Нуски перед носом, а дневной свет ударил в глаза. Они снова вышли в сад, благоухающий и бесподобный в своём изобилии красок. Пение птиц ласкало слух, запахи цветов, еды и вина смешались, дразня обоняние. Полунагие танцовщицы с белоснежной кожей в ярко-красных платках плясали, совращая одним своим видом.