, «наглое высокомерие его речей, его циническая нравственная распущенность»^>63, испытующее и слишком пристальное разглядывание окружающих, обращение ко всем на «ты» – весь этот агрессивно-плебейский эпатаж приносил Распутину в компании, состоящей из знатных особ, как правило, молниеносную победу. «Он вел себя в аристократических салонах с невозможным хамством… Он обращался с ними (аристократами. – А. К., Д. К.) хуже, чем с лакеями и горничными. По малейшему поводу он ругал этих аристократических дам самым непристойным образом и словами, от которых покраснели бы конюхи. Его наглость бывала неописуема. К дамам и девушкам из общества он относился самым бесцеремонным образом, и присутствие их отцов и мужей его нисколько не смущало. Его поведение возмутило бы самую отъявленную проститутку…»^>64

Довольно быстро обнаружив «ахиллесову пяту» романтически славянофильствующего бомонда, до смерти напуганного революционными событиями 1905–1907 годов, Распутин «с особенною любовью… ругался и издевался над дворянством, называл их собаками и утверждал, что в жилах любого дворянина не течет ни капли русской крови»^>65. Присутствуя впервые на обеде у графини С. С. Игнатьевой – хозяйки известного в Петербурге консервативного салона, женщины «неуравновешенной и ограниченной»^>66 – и услышав, что она чем-то ему перечит (обсуждалась перспектива насильственной отправки Илиодора, в то время распутинского приятеля, в Минск), Распутин «приблизил свое лицо к лицу графини, поднес свой указательный палец к самому ее носу и, грозя пальцем, отрывисто, с большим волнением заговорил: „Я тобе говорю, цыть! Я, Григорий, тобе говорю, что он будет в Царицыне! Понимаешь? Много на себя не бери, ведь все же ты баба!..“»^>67

Благодаря исключительному актерскому таланту Распутину удавалось довольно долго держать в обаянии даже тех людей, которые изначально старались относиться к нему критически, а с течением времени оказывались в стане его ярых и убежденных противников.

Одним из таких людей был известный православный романтик, «мистик, аскет и отшельник»^>68, ректор Петербургской духовной академии архимандрит Феофан, по рекомендации которого 1 ноября 1905 года Распутин был впервые введен в императорские чертоги. Вот как накануне царский духовник мотивировал свою роковую рекомендацию: «Григорий Ефимович… крестьянин, простец. Полезно будет выслушать его, потому что его устами говорит голос русской земли. Я знаю все, в чем его упрекают. Мне известны его грехи: они бесчисленны и большей частью гнусны. Но в нем такая сила сокрушения, такая наивная вера в Божественное милосердие, что я готов был бы поручиться за его вечное спасение. После каждого раскаяния он чист, как младенец, только что вынутый из купели крещения. Бог ясно отличает его своей благодатию»^>69.

Любопытно, что, когда по инициативе начавшего было «прозревать» Феофана Распутин в 1909 году был вызван на третейский суд с участием церковных авторитетов, он сумел полностью оправдаться, доказав незадачливым судьям, что «всякий христианин должен ласкать женщин», ибо «ласка – христианское чувство»^>70. Трудно даже представить себе ту степень артистизма и схоластической изощренности, которая была потребна для введения в обаяние целого консилиума профессиональных моралистов, первоначально твердо намеревавшихся командировать Распутина в монастырь.

«Он актер, но не балагур»^>71, – признавал один из черносотенных недоброжелателей «старца» Борис Никольский.

Игра составляла смысл или, лучше сказать, стихию жизни «отца Григория» – и в этом отношении отнюдь не являлась бесшабашным карнавальным кривляньем или же банальным своекорыстным лицемерием. Распутин умел не просто «играть роль», но и полнокровно жить ею, так чтобы никто – включая его самого – не мог бы упрекнуть его в сценической фальши.