Я стоял борт о борт с «Амуром» и принимал уголь. Погрузка еще не была закончена, когда меня потребовали к адмиралу.

– Можете ли Вы немедленно дать ход?

– Так точно!

– Рабочие баркасы почему-то возвращаются. Им было приказано возвращаться, если увидят что-нибудь подозрительное… Ступайте, узнайте, посмотрите. Если ничего нет, прикажите им продолжать работу.

– Есть!

Через несколько секунд «Решительный» уже мчался из гавани навстречу медленно двигавшемуся рабочему отряду.

Поравнялись. Застопорили машины.

– В чем дело?

– В море, как будто, японский миноносец.

– Сколько?

– Один!

– Большой?

– Не разобрать! Далеко!

Всего вероятнее, какое-нибудь недоразумение: либо свой, либо померещилось. Погода ясная – ни тумана, ни снега. Что же делать тут, при подобных условиях, среди бела дня, одинокому миноносцу? А если забрел, то ему же хуже! Я ни минуты не колебался.

– Возвращайтесь на работу! Я его прогоню!

Пока неуклюжие баркасы с гребными шлюпками на буксире разворачивались своим черепашьим ходом. «Решительный», лихо рассекая невысокую, но крутую встречную волну, весь в пене и брызгах, мчался к проливу между островами Саншан-тау.

Опять боевая тревога; опять с возбужденными и радостными лицами разбежались по своим местам офицеры и команда…

Выскочили в море. Горизонт совершенно чист. Видимость миль на десять. Кругом – ничего, кроме одной китайской шампунки, четырехугольный парус которой, стоявший вкось, действительно можно было издали принять за трубу.

– Не везет нам, Ваше высокоблагородие! Второй раз! – не удержался от фамильярного замечания старший рулевой.

– А может быть, и есть?.. За угол спрятался?.. – нерешительно, словно про себя, промолвил мичман, стоявший на ручках машинного телеграфа.

Сам я не верил в подобную возможность, но эти два замечания показались мне голосом народа, т. е. всего экипажа, и я подумал, что было бы крупной ошибкой не поддержать этого настроения, бодрого молодого задора, этого порыва переведаться с врагом…

– Ну что ж? Поищем. Может, и подвезет! От нас не спрячешься! Самый полный ход! Смотри в оба, молодцы!

Загремели звонки машинного телеграфа…

Пробежали к одному мысу, к другому, заглянули – никого. Никакого признака неприятеля.

– На чистоту-то не смеют! Что говорить! Третий день мотаемся – хоть бы кто! – слышались самоуверенные голоса среди команды…

– Нет нам удачи! – печально вздыхал мичман…

Пошли обратно, в гавань Дальнего, для доклада адмиралу, но по пути встретили «Всадник».

– Остаться в море на подходе к рейду, и охранять рабочую партию! – сигналили с него.

Вернулись и целый день мотались на зыби.

К вечеру, возвратившись на свое охранное место я поехал на «Амур» с рапортом. Адмирал встретил меня весьма сурово и, выслушав доклад, заявил:

– Вам было приказано только узнать, посмотреть и донести, а не пускаться в авантюры!

– Но, Ваше превосходительство, на основании того, что я узнал, я считал себя вправе действовать…

– Вы не имели права рисковать своим миноносцем! Вы обязаны беречь вверенное вам судно!..

Возвращаясь с «Амура», я был совсем… расстроен.

«Как? – думалось мне, – не рисковать?.. Но ведь вся война – это сплошной риск и людьми, и судами! Разве любая атака миноносца, даже в самых благоприятных условиях, не есть, с точки зрения благоразумной осторожности, самый отчаянный риск?.. Беречь свое судно?.. Но ведь если его берегут в мирное время, то единственно для боя! Если беречь суда от встречи с неприятелем, то лучше всего было бы спрятать их в неприступные гавани, но тогда на кой черт самый флот?!»

«Не рисковать» – вот формула, которой с одинаковым успехом держались Алексеев – на море, а Куропаткин – на суше.