– Несдобровать Старку!.. Хороший человек, а несдобровать! Прямо скажу – жаль… А ничего не поделаешь! – хриплым басом заявил грузный (и уже изрядно нагрузившийся) торговый чин.

– Напрасно так полагаете! – отозвался с соседнего стола некий «титулярный». – Не так-то просто скушать! Документик[10] у него есть в кармане такого сорта, что «сам» на мировую пойдет! И не только на мировую – ублажать будет, к награде представит! Это все нам в штабе точно известно…

– А ты молчал бы лучше! – резко оборвал его сосед-собутыльник. – Документ-то у Старка, а не у тебя! Смотри, дойдет до… куда следует, – от тебя только мокро останется…

«Титулярный» вдруг присмирел.

На другой день, 2 февраля, еще до подъема флага, я был уже на «Петропавловске». Печальная весть: «Боярин» погиб.

Приходилось искать место куда бы пристроиться. По моему служебному возрасту это было не так-то просто. Помогли старые друзья по эскадре, место нашлось чисто случайно. Опасно заболел и подал рапорт о списании командир миноносца «Решительный», лейтенант К.[11] Для назначения меня на эту вакансию требовалась канцелярская процедура, которая обычным порядком заняла бы дня три, но тут ее обделали в несколько часов: по докладе начальнику эскадры его штаб должен был запросить штаб наместника, не встречается ли препятствий к моему назначению; штаб наместника, по докладе его высокопревосходительству, должен был ответить, и в случае благоприятного ответа, доложенного начальнику эскадры, этот последний мог отдать приказ о временном моем назначении, которое получало формальную санкцию после утверждения его приказом самого наместника.

Дело оборудовали блестяще. Я сам служил за рассыльного и носил бумаги из одного учреждения в другое.

– Ну, братец, теперь дело в шляпе! – говорил старый товарищ, у которого я поселился, – вечером выйдет приказ по эскадре, а о приказе наместника не заботься: он в эти мелкие перемещения не входит. Это предоставлено Вильгельму Карловичу[12], а он ответил – «препятствий нет». Поднесем «самому» корректуру подтвердительного приказа – пометка зеленым карандашом – и кончено! – Спасибо, дорогой! Сердечное спасибо! За обедом ставлю Мумм, а теперь пойду повидать К. Может быть, сдача денежной суммы…

– Так я позову к обеду кого-нибудь из наших? – кричал он мне вслед.

– Зови! Зови! Спрыснем!..

Я нашел К. в запасных комнатах Морского собрания, лежащего в постели, в сильном жару[13]. Одно, что он твердо помнил, это отсутствие на его руках каких-либо денежных сумм.

– Только что начали кампанию, а потому денег никаких. Снабжение, припасы… там должно быть… в книгах… Вы найдете… – он, видимо, усиливался вспомнить, привести в порядок мысли, лихорадочно теснившиеся в голове, но его жена, бывшая тут же, исполняя роль сестры милосердия, так красноречиво взглянула на меня, что я заторопился покончить деловые разговоры, пожелать доброго здоровья и уйти.

Дома – чертог сиял! Хозяин, выражаясь эскадренным жаргоном, «лопнул от важности» и устроил обед gala[14].

– Идет «Решительный»! Место «Решительному»!

– Господа! Без каламбуров! «Решительно» прошу к закуске! – провозгласил хозяин. – Институтки вы, что ли? Лобызаться, когда на столе свежая икра и водка!

Вышла формальная пирушка.

– Надо откровенно признаться, по совести, миноносец твой не очень важное кушанье! – басил один из гостей. – Наше, российское, неудачное подражание типу «Сокола»! Ну, а все-таки: щей горшок, да сам большой! Ха-ха-ха!

Под шум общего разговора я рассказал хозяину дома результаты моего визита к К.

– Ну, и слава Богу! Главное деньги, а с отчетностями по материалам кто станет разбираться? Да и куда его? Японцам в руки? – вино, видимо, несколько развязало ему язык, и он вдруг заговорил торопливым шепотом, наклонившись к моему уху. – Главное: принимай скорее! Завтра же! Подавай рапорт, что принял на законном основании и вступил в командование! Проскочило – пользуйся! Сменять уже труднее! Ну?.. Понял?..