Судьба подарила мне, помимо моих кровных родителей – русского отца и латгальской мамы, еще одну маму – испанскую. Я ее называю моей духовной матерью, ведь именно она дала мне испанский язык, испанскую культуру, во многом определила мою жизнь.

Мы познакомились в 1961 году в Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО). Как-то весной утром отправляюсь, как всегда, в институтскую библиотеку спецхрана (были в те времена библиотеки специального хранения, где имевшие «допуск» сотрудники могли читать иностранную прессу и книги, не допускаемые советской цензурой для общего пользования). Меня останавливает немолодая, очень красивая и как-то по-особенному элегантная женщина. Иссиня-черные волосы слега вьются, огромные, чуть навыкате черные глаза, веселые, озорные. «Наверное, иностранка», – подумалось мне.

– Здравствуйте, Ирина. Я – испанка, зовут меня Энрикета Родригес, – сказала она с довольно заметным акцентом. – Мои друзья посоветовали мне обратиться к вам за помощью.

– Очень рада, – смутилась я, еще не понимая, чем могу быть полезна.

– Мне сказали, что вы знаете испанский язык.

– Вот уж неправда. Язык знаю совсем плохо, то есть читать и переводить могу, а говорить и понимать разговорную речь – нет.

– Да мне-то важнее всего, что вы можете переводить. Сейчас все объясню. Я пишу диссертацию о современном рабочем движении Испании. Знаете, наверное, какие замечательные «рабочие комиссии» у нас действуют?

Я промычала в ответ что-то неопределенное.

– Ну, если не знаете, узнаете. Это очень хорошее дело. Ребята борются с официальными франкистскими профсоюзами. Ну так вот, пишу я по-испански, а работу мне надо защищать по-русски. Помогите мне. А потом мы вместе книжку сделаем.

И началась наша совместная работа. Диссертацию Энрикета защитила, книгу об Испании мы с ней сделали. Но главное – началась и уже не кончалась наша с ней жизнь.

У Кети (так ее с детства звали родные и друзья) не было детей. Вот и стала я для нее не то дочерью, не то младшей сестрой. Говорила она со мной только по-испански, учила меня хозяйству, тому, как должна испанская женщина следить за собой: «Платье может быть самым скромным, но голова, руки и ноги всегда должны быть в порядке!» Посоветовала мне в 1963 году поехать на Кубу, поработать там переводчицей. Помогала в самые трудные годы.

Энрикета Леви Родригес за своей книгой о Рамоне Кахале. Мадрид, 1987

В Испании ее знают прежде всего как секретаря Рамона-и-Кахаля, нобелевского лауреата по медицине 1906 года, выдающегося ученого нейрогистолога. Для испанцев это имя – как для русских Пушкин. В молодости она восемь лет проработала его секретарем и библиотекарем (1926–1934), помогала ему в переписке с иностранными коллегами, поскольку хорошо знала немецкий (отец ее был немецкий еврей), читала, писала по-французски и по-английски.

В начале 1930-х годов, когда в Германии шел к власти Гитлер, а итальянский дуче Муссолини уже вовсю резал страну по живому, Кахаль стал защитником многих своих коллег в обеих этих странах. Так, узнав, что в Италии, в Турине, арестован и брошен в тюрьму его учитель, выдающийся ученый-гистолог Джузеппе Леви (семидесятилетнего ученого взяли в заложники, его сын из Швейцарии посылал антифашистские материалы и листовки), Кахаль телеграфировал испанскому послу в Риме с просьбой ходатайствовать об освобождении «выдающегося ученого Туринского университета, который составил славу европейской биологии».

– Что он себе позволяет, этот дуче?! – не мог успокоиться Кахаль. Написал своим коллегам в США. Через два месяца пришла измятая открытка из Турина: «Я на свободе. Спасибо, друг».