Глава союзного государства утверждал, что «не хотел вводить президентское правление и все, что с ним связано, и решил ограничиться хоть и строгим, но всего лишь предупреждением Верховному Совету Литвы». Словно он и не подписывал за четыре дня до этого обращения в Верховному Совету республики, в котором шла речь о возможности введения президентского правления. Выходило, что действия армии в литовской столице – это лишь «строгое предупреждение» республиканскому Верховному Совету, чтобы он вернулся «в конституционное русло».

Более того, Горбачев допустил возможность выхода Литвы из состава Союза ССР. «В конце концов в Литве пройдет референдум, – заявил он, – и если будет набрано необходимое количество для самоопределения – начнется соответствующий процесс, но в рамках Конституции».

Трехдневные действия армии в Вильнюсе оказались в результате бессмысленными с точки зрения борьбы за сохранение Союза ССР. Они, напротив, еще более озлобили значительную часть местного населения в отношении Москвы, и так проникнутого националистическими настроениями, и дали козыри сепаратистским силам в их антисоветской пропаганде. Нельзя не согласиться с теми исследователями, которые отмечают, что Горбачев предпочитал реагировать на выступления националистов по определенному алгоритму (возможно, подсказанному ему), который позволял президенту СССР, с одной стороны, на время умиротворять сторонников жестких мер в своем окружении, а с другой стороны – давал возможность националистическим силам укреплять свои позиции.

Когда в той или иной республике назревала проблема (достоверная информация по линии КГБ регулярно поступала в Кремль, хотя председатель КГБ СССР В.А. Крючков по своим соображениям и предпочитал нередко дозировать информацию), Горбачев избегал принимать упреждающие профилактические меры, что приводило к разрастанию событий. Далее следовали полумеры, которые лишь накаляли обстановку. И только когда наступала кульминация, он давал санкцию на силовое принуждение, зачастую несоразмерное, задействовалась армия, не подготовленная для полицейских операций. Эти силовые действия не подкреплялись комплексом других мер: политических, идеологических, социально-экономических; к тому же армию останавливали в полушаге от достижения успеха. В итоге метастазы сепаратизма продолжали распространяться по государственному организму, его же защитные силы все более слабели.

Горбачев в угоду своему внешнеполитическому имиджу убежденного сторонника демократизации советского общества стремился, чтобы его не отождествляли со сторонниками жестких мер. Поэтому он публично дистанцировался от силовых акций. И во время событий в Вильнюсе он изображал свою непричастность к применению силы.

В беседе с журналистами в Верховном Совете СССР он представлял им так развитие событий. Дескать, несколько десятков человек, обеспокоенных развитием событий в республике, решили прийти в Верховный Совет и правительство, «но их не только не пустили, но и избили». Тогда у них и возникло решение идти к радиокомитету, который, как позднее выяснилось, защищали вооруженные люди. Поэтому обиженные представители комитета национального спасения обратились к военному коменданту Вильнюса, командиру 107-й мотострелковой дивизии генерал-майору В.Н. Усхопчику, с просьбой выделить охрану. Он дал ее, доложив заместителю командующего войсками ПрибВО. О пребывании в Вильнюсе заместителя министра обороны генерала Ачалова Михаил Сергеевич, разумеется, умолчал. «Я узнал о случившемся утром. Сообщение о трагедии всех застало врасплох, – сказал Горбачев. – Сейчас в Литве действует прокуратура СССР, возбудившая уголовное дело, туда направлен первый заместитель командующего Сухопутными войсками, есть и представители МВД СССР». Такое вот лживое объяснение, которое роняло авторитет президента как среди его противников, так и сторонников.