«Китайцы», продолжает Борель, «являются народом, который меньше, чем все прочие из известных мне народов, в состоянии постигнуть “вечно-женственное”, в коем западные поэты видели непосредственное откровение божественного на земле. Тем удивительнее понимание китайских художников, которые изображали портрет Кван-Йинь на камне, фарфоре или дереве, однотонно или в красках, именно таковым, каким он жил в их душе.

«Они создавали женщину, у которой не было ни малейшего сходства со всеми остальными китайскими женщинами, – женщину с могущественной, полной достоинства поступью, в скромной, нежно колыхающейся одежде, какую не носит ни одна китайская женщина; изображали ее и сидящей в одежде, широко раскинувшейся вокруг в многочисленных складках. Туловище несколько наклонено вперед, словно она желает склониться к скорби людей. Грудь бела, нежна, не развита, как у совершенно юной девушки; лицо, на котором нет и следа чувственного раздражения, отражает чистоту души. Взор серьезно и спокойно устремлен вдаль, словно он весь погружен в мысли, уши длинны с большими мочками, подбородок мал, щеки нежны, как лепестки. Волосы высоко собраны узлом на темени и так нежно, что каждый волосок отливает другим цветом; они укреплены длинной булавкой и лежат спереди на жемчужной коронке. На лбу сияет жемчуг, который вознесся вследствие глубоких дум и теперь отливает чистым божественным светом. На гладкой груди, чистой как зеркальная поверхность, сияет крест в венке из жемчуга».

Эта богиня Кван-Йинь единственное женское существо в сонме китайских богов, решительно не похожая на всех прочих китайских женщин, в одежде, какую ни одна китайская женщина не носит, является, следовательно, монгольским расовым идеалом. Даже если допустить, что мысль о Кван-Йинь пришла из Индии вместе с буддизмом, то все же остается тот факт, что это чужое божеское изображение веками сохранялось в монгольской среде, всецело привилось там, слилось с монгольским чувством и мыслью, не приобретя ни единой китайской черты.

Благодаря любезности Грюневельдта мне удалось приобрести прекрасное изображение Кван-Йинь.

И здесь мы можем заметить идеализацию во вкусе средиземной расы, созданную художниками, людьми наиболее выдающимися в своей расе.

Эти наблюдения снова доказывают, что обычный расовый идеал, как и художественный идеал, очень мало соответствует естественнонаучному идеалу и сознательно или бессознательно стремится к совершенствам высших рас. Это опять-таки дает нам право считать средиземную расу наивысшей и образцовой при оценке других рас.

Что делает, однако, сама китайская женщина, чтобы приблизиться к идеалу, чтобы увеличить свою привлекательность.

Каждому европейцу, попавшему в монгольские страны, бросается тотчас в глаза преимущество монгольской расы, наблюдающееся в Европе только как исключение. Это – необычайно красивые и маленькие руки и ноги. Bcе, даже самые простые, нищие женщины отличаются этим преимуществом. Нигде я не видал такой массы красивых рук и ног у мужчин и женщин, как в грязном Кантоне с миллионным населением. Не довольствуясь этим даром природы, китайская женщина старается еще более уменьшить и без того маленькую ножку: с раннего возраста они с помощью давящих повязок стараются придать ей остроконечную форму, которая является в их глазах наивысшим совершенством, потому что она значительно превосходит естественную красоту их расы.

Помимо того, китайская красота старается по возможности навести на себя румяна и белила, чтобы скрыть свой желтый оттенок. Не вдаваясь в дальнейшие подробности монгольского туалета, мы можем уже из этих двух примеров заключить, что китаянка стремится к идеалу красоты, увеличивая свои собственный прелести и подражая таковым высших рас.