Пристав, уставившись на посетителя, ждал ответа на свой вопрос.

– Переломы, травмы в детстве были? Татуировки в неположенных местах?

– Да! – подхватил Аверкиев, – Татуировка в виде черепа!

– Где?

– Здесь! – Аверкиев ткнул себя пальцем в грудь.

Штабс-капитан внимательно посмотрел на чиновника, потом сверился с актами вскрытия, отрицательно покачал головой.

– Боюсь, не ваш покойничек… К сожалению.

Аверкиев облегченно выдохнул.

– Не убивайтесь вы так, – посочувствовал пристав, – найдется обязательно.

Чиновник сделал вид, что собирается плакать. Надулся, покраснел лицом, нижняя губа задрожала. Штабс-капитан, придерживая на плече китель, метнулся налить воды.

– Сами-то откуда будете? Служите где? – участливо спрашивал пристав, отпаивая сидящего на стуле Аверкиева.

– В департаменте, – чуть слышно отвечал тот.

Раскрывать инкогнито ему не хотелось, да и нельзя. Отсюда вывод: продолжать комедию.

– И всю жизнь с ним так, сколько помню. То в одни неприятности ввяжется, то в другие. Представляете?

Пристав вместо ответа почесал себя за ухо.

– Один раз связался с жуликами. Поддельные векселя подписывал. Почерк у моего брата каллиграфический, …был.

Пристав смахнул с плеча посетителя невидимую соринку.

– Теперь вот, как исчезнуть, грезил какими-то пиастрами.

Штабс-капитан, отстранившись от бедолаги, покосился под стол, выясняя, не осталось ли чего в бутылочке.

Аверкиев поставил стакан и резко выпрямился.

– Пойду я, ваше благородие.

Пристав вздрогнул от неожиданности. Потом развел руками и округлил глаза, мол: воля ваша, кто вас держит.

– Побольше бы таких как вы, участливых блюстителей законности, господин штабс-капитан.

– Не стоит благодарностей, – распластался в улыбке служака, подбирая со стола револьвер.

Выйдя на улицу, Аверкиев усмехнулся: пристав, называется. Даже фамилии моей не спросил. И про неопознанный труп, наверняка ничего конкретного не выяснил.

Появившись в кабинете Наиглавнейшего, Михаил встал в десяти шагах от начальника, склонив голову.

Николай Николаевич Семенов, тучный старик 60-ти лет с холеными бакенбардами, предложил чиновнику сесть. Удивительно, но сие обстоятельство было против обыкновения губернатора держать подчиненных на ногах. Ходил слух, что сию привычку старый пердун приобрел еще со времен своего директорства в Рязанской гимназии.

Салтыков примостился на краешек стула, готовясь внимательно выслушать.

– Вот что, Мишенька, – сказал губернатор, по-отечески обращаясь к чиновнику, – У меня к тебе очень важное дело. И оно, к твоему сведению, не только по линии министерства а, возможно, и выше.

Сказав это, губернатор многозначительно воздел палец к верху и со значением посмотрел на молодого человека.

Николай Николаевич взял со стола папку, аккуратно завязанную тесемочками, и подошел к Михаилу.

– И что за дело, Ваше превосходительство? – осторожно спросил Салтыков.

Семенов поставил рядом стул и грузно сел, широко раздвинув колени.

– Намедни, Сарапульский городничий Фон-Дрейер прислал мне рапорт. Вот, тут все, – Николай Николаевич протянул визави папку с документами, – Кроме рапорта здесь еще куча других бумаг. Но ты не торопись, потом прочтешь. Я расскажу тебе суть.

Салтыков кивнул.

– Так слушай, голубчик. Фон-Дрейер опасается, что раскрыл заговор против Государя императора. И местные старообрядцы – главные его участники.

– Заговор?

– Да, – подтвердил губернатор, – Съездил бы ты до Сарапула. Разобрался в чем дело. Не слишком я доверяю этому Дрейеру.

– Опять?! – не сдержался Михаил, – Опять эти чертовы раскольники? Да я еще с Елчугиным не разобрался! Зачем же еще-то?