Наконец он протянул руку к её левому запястью, вытягивая оттуда и концентрируя рядом золотистую энергию по крупицам. Анфиса обнаружила себя почти парализованной. Сидячая поза, ровная спина, руки в стороны – всё это объято чем-то подвижным, холодным, будто сильные ветра обдували её встречными потоками, не позволяя пошевелиться.

Она ощущала, как силы её покидают. Этот артефакт был не просто частицей, а словно большей частью её естества. Будто оставалось где-то треть от её той, какой она привыкла быть это последнее десятилетие с этой штуковиной внутри себя. Брови хмурились, губы дрогнули в напряжении.

– Нет… – попыталась она закричать, но сдавленное будто железной хваткой горло издало только жалобный стон. – Это вам не поможет… – попыталась она проговорить.

– А я и не сказал, что собираюсь возвращать Хроноса, – зловеще пророкотал Бальтазар. – Я сказал, что так хотят боги совета. Я дал им замок для заседаний, но не собираюсь им подчиняться, – открыв свои густо-фиолетовые глаза, глядел некромант на то, как песчинки света формируют фигуру песочных часов прямо в воздухе между ним и Анфисой. – У меня на всё это совершенно другие планы.

Фигура сверкающих часов становилась всё более плотной, практически обретала жёсткость, твёрдость, становилась материальной. В хрустальной колбе с радужными переливами осыпались золотые песчинки, пока те всё переворачивались и переворачивались снова и снова.

– Гляди, как всё начиналось, – произнёс Бальтазар, и Анфиса открыла глаза.

В сиянии песочных часов пред ними предстал сам Иггдрасиль, время на котором словно шло вспять, к доисторическим временам, когда не было ни на земле ни под землёй ни единого монумента, ни народов, ни цивилизаций. Сверкающая разными оттенками модель мира то увеличивалась, как бы приближая отдельные элементы, то отдалялась, показывая более цельную картину.

И Анфиса узрела зарождение мира. Как с чудовищным великаном, парящим в космосе, с каким-то неистовым и странным монстром столкнулся огромный камень-астероид, покрытый мхом, зеленью и содержащий в своём ядре глыбу льда. Девочка даже не сразу поняла, что космическим гигантом является легендарный Имир: обычно для упрощения понимания мироздания его представляли как великана. Однако это существо не имело ничего общего с антропоморфным гигантом с привычным количеством рук и ног.

Вытекшее сердце расколовшегося Имира стало солнцем. А останки после случившейся трагедии завертелись и закружились вокруг него, словно в вальсе, постепенно срастаясь, сжимаясь от силы вращения в единый плотный ком, в котором смешалось всё: ставшая камнем и почвой плоть чудища, мельчайшие лишайники, грибки, паразиты, расплавленные от жара солнца металлы…

Плоть Имира весьма отличалась от останков ныне живущих зверей, мёртвые ткани его стали почвой и глиной, кости – горами и скалами, а сосуды сдавленных щупалец – полостями пещер и подземных тоннелей. Первейшие дикие элементы, чьи частицы находили своё отражение в материальном естестве, но принадлежали более тонкому слою – энергетическому эфиру.

Именно его потоки и заставляли течь магму внутри, а реки – снаружи, заставляли двигаться земную кору, а небесные тела – вращаться. Необузданный хаос постепенно упорядочивался среди бушующих катаклизмов. Огромные «мировые змеи» – паразиты, некогда жившие и копошившиеся внутри тела Имира, – способные выдержать натиск первобытных стихий и всю дикость окружающей действительности, казалось, были единственными обитателями образовавшейся планеты.

Формировалась астральная оболочка каждого объекта, а дикие инстинкты создавали мысленный слой, из которого все потомки мировых змеев, детей Йига, разбросанных по вселенной и попавших в том числе когда-то на плоть космического чудовища Имира, могли черпать знания об окружающем. Именно он содержал в себе то, как надо охотиться, как ползать, прятаться в норы и рыть их, как отличать ядовитую жижу от той, которой можно утолять жажду. Все первичные инстинкты и сформировали ментальный план мира.