«Сегодня, в 4:20 утра (символично, правда?) фашистская хунта нанесла авиаудар по базе Народного ополчения ДНР в бывш. УВД г. Горловка. В результате подлой атаки погиб один доброволец. Шестеро получили ранения и находятся в больнице. В здании начался пожар. Он был быстро потушен ополченцами и прибывшим на место пожарным расчётом. Один из двух самолётов, которые совершили этот акт террора, был сбит бойцами ополчения. Убийца, называющий себя лётчиком, будет пойман. Официально обращаемся к жителям города: Горловка живёт спокойной жизнью, пусть так продолжается и дальше. Не давайте террористам того, чего они хотят.

Не давайте им почуять ваш страх. Не бойтесь врага, мы встретим его достойно.

Фашист! Если ты читаешь это, то знай – тебе не победить народ! Никогда!

Полный отчёт будет позже».

Уронив в дымящуюся кипятком кружку пакетик чая, я включил уже успевшую к этому времени скопироваться на винчестер запись. Слышать свой голос со стороны – всегда необычно. На экране мелькал огонь, камера прыгала и дёргалась. Очень многие превосходные моменты, к моему глубочайшему сожалению, были, как оказалось, проглочены беспощадным полумраком этого утра.

Я сделал маленький глоток. Горячий чай обжёг язык.

Своё сообщение для Неё я начал словами: «Нас разбомбили. Все хорошо, я жив, здоров, не ранен, работаю над материалом». Я понимал, что новость о сегодняшнем инциденте не скоро доберётся до моего города: подумаешь, врезали по какой-то Горловке. Ерунда в сравнении с аэропортом Донецка или Славянском. Но в эти секунды мне срочно нужно было поговорить с Ней. Несмотря на шум и кипение людей за дверью, я был абсолютно, космически один в эти минуты. Но каждый раз Она оказывалась рядом. И каждый раз я находил в себе силы двигаться дальше. Наш разговор был кратким и ёмким. Успокаивать Её было не нужно: Она была из тех женщин, которые часто и много плачут по пустякам, но когда происходит что-то действительно из ряда вон выходящее, способны вести себя собранно и разумно. Большего мне было и не нужно. Допив чай и прикурив очередную сигарету, я вышел из комнаты, взяв с собой уже успевшую чуть подзарядиться камеру.

Первым делом я поднялся на четвёртый этаж. В бетонного цвета хаосе понуро копались ополченцы, видимо, в поисках каких-то своих вещей, брошенных при срочной эвакуации. Пыль всё никак не оседала, подбрасываемая к потолку завывающим в ранах здания ветром. Я фотографировал развалины, дыры в стенах и потолке. У дальней стены стоял невысокий, совсем молодой парнишка и о чём-то рассказывал Старому, рисуя руками в воздухе. Я подошёл ближе, но диалог уже завершился. Старый выглядел невероятно подавленным, но – это было отличительной чертой его личности – увидев меня, искренне и тепло улыбнулся:

– Как ты, братик?

– Да в порядке всё. Вот, материал готовим для общественности, так сказать. В этот раз я хочу шума.

– Ну, так ты это, с Шуриком вот пообщайся – он как раз на дежурстве был. Видел многое.

– Правда? – я был очень обрадован.

– Ну конечно, он тебе всё расскажет. Ну, давай, – зазвучали первые ноты его рингтона – песни «Моя любовь» группы «Би-2», и замкомбата вытащил из кармана сотовый телефон, уже шагая в сторону выхода.

Я подошёл к пацанёнку и поздоровался.

– Привет. Старый сказал, что ты видел, как всё происходило. Расскажешь на камеру?

– Ну… – он замялся, – а лицо можно не показывать?

– Давай вот как поступим, – с этими словами я снял свою серую панамку и отдал ему, – ты на глаза сдвинь, а я ракурс такой возьму, что ничего видно не будет, добро?

– Ну, если так, то я согласен, – парень оживился. Было видно, что он не прочь рассказать о пережитом на камеру.