– Ну, что, она пришла?! – знакомый женский голос огласил весь коридор. – Вот отлично! Пойдем на кухню, посидим.

Я положила документ на закрытый ноутбук, и как зомби пошла на голос.

Маргарита Николаевна оказалась тучной, боевой старушкой в цветастом платье и большой вязаной шалью на плечах.

– Сонечка! – она вскочила при моем появлении и, подбежав, приобняла за плечи. – Присядь, дорогая. Ты ей показала завещание? – вопросила она замершую у старенькой раковины хозяйку. Та кивнула. – Ну, вот и отлично! Димка как чувствовал. Как знал! Помоги, Сонечка! Эта Светка – стерва та еще. Все под себя подгребет. А так, продадите квартиру, и внучке хватит, и вон Вале, где однушку, чтоб хоть на старости лет-то спокойно…

– Да ничего мне не надо! – Валентина Алексеевна уткнулась в платок.

Опять затренькал звонок, и вот тут я увидела настоящий испуг. Обе старушки застыли соляными статуями, с широко открытыми от ужаса глазами. Вскоре раздалась барабанная дробь в многострадальную дверь. Все присутствующие обратили свои взоры ко мне. Уходить тот, кто тарабанил, не собирался. А слово «жена» никак из головы не шло, я встала и направилась к двери. Маргарита Николаевна, не успела поймать меня за руку, и теперь обе бежали за мной. Я отстегнула цепочку и распахнула дверь.

На пороге стоял мужчина. Рядом с ним топталась невысокая, крашенная блондинка в белом пуховичке.

Наше трио воззрилось друг на друга, бабульки застыли далеко позади посреди коридора.

– Ты! – женщина, точно очнувшись, уперла руки в бока и с ненавистью воззрилась на меня. – Вот нахалка, а?! Ты посмотри, Сереж. Уже здесь!

– Светлана? – на всякий случай уточнила я.

– А то не знаешь! Это ж ты Диме насвистела, чтобы он дурное это завещание написал! А этот бухарик и рад был стараться. Тварь! – она рванулась ко мне, но была перехвачена своим спутником. Тот аккуратно приподнял яростно трепыхающуюся женщину и, подождав пока она успокоится, поставил на место.

– Остынь, – грубо оборвал он подругу голосом заправского курильщика. – А тебе, – повернулся он ко мне, – я так скажу.

Двигался он быстро, боль шла гораздо медленнее, но когда она доползла до пункта назначения, голову пронзило словно током. Он ударил кулаком по губам. Не сильно, иначе бы просто сломал мне челюсть, но этого хватило, чтобы рот наполнился кровью.

– Полезешь – будет больнее! – в тусклом свете лампы его глаза были черными провалами, а лицо абсолютно спокойным, а мне стало страшно.

– Валя! Валя! Звони в милицию! – послышался крик Маргариты Николаевны за моей спиной. А я все встряхивала головой, как взнузданная лошадь, пытаясь скинуть подбирающийся мрак.

Мужчина, обхватив за плечи онемевшую Светлану, начал спускаться вниз по лестнице. А вокруг меня закрутилась тьма, пытаясь продавить своей тяжестью в небытие.

Нет, сознание я не потеряла. Вцепившись в дверной косяк с выщербинами, оставлявшими в пальцах и ладони занозы, я сжала его что есть силы, чтобы боль из головы переместилась в руку. Весь мир был будто за тонкой невидимой пленкой, и она лишь слегка резонировала от того, что творилось вокруг.

Мне никогда еще за мои тридцать с копейкой не угрожали, никогда мужчина не поднимал на меня руку. Отец, помнится, раз ремнем по попе отходил, когда в седьмом или восьмом классе я прогуляла две недели школы, но он переживал это гораздо сильнее, чем тот, кто потер пятую точку ладошкой и пошел по своим делам.

Цепляясь за все тот же косяк, я кое-как поднялась на ноги. Вокруг крутилась и причитала Маргарита Николаевна, из соседней квартиры, вход в которую преграждали такие же древние деревянные двери, выглянула еще одна старушка. Валентина Алексеевна, привалившись к стене, держалась за сердце, хрипло дыша и закрыв глаза.