Прошка ткнулся носом в руку хозяйке. Рука была горячая, влажная. По лицу возчика катился градом пот.
Проха перепугался. Не зная, куда бежать, кого ловить, закрутился на месте. Возчик на лавке вскрикнул – и будто истаял. Словно и не было. Вот капля пота, что с его лба скатилась, вот трава примята, где сапог его стоял. А самого бородача нет. Нет хозяйки. Исчезла. Девалась куда-то.
Проха едва не завыл от страха.
Пес, белый пес с радужными глазами. Ну как явится сейчас по душу Прошки, спросит: «Исполнил ли ты, что я просил? Уберег ли барыню от беды?» Искать надобно. Не может такого быть, чтобы совсем исчез. Спрятался где-то. Запах-то вот он.
Проха сунулся в ближайшую дверь – ничем не пахнет. Только мышеединой да тряпками.
Он бросился вокруг дома, старательно отгоняя мысль о том, что, раз уж все равно бежать, не заглянуть ли на кухню проведать запеченные потрошки?
Во дворе толклись чужие холопы – мелькали на плащах магов из свитских гербы. Медведи, лоси, олени, куницы, кабаны. Особенно много было куниц. Словно не в гости, а в поход куницын князь собирался. Непутевый гончак рванул через двор под ногами людей и колесами повозок, угодив аккурат под сапоги выходившему из возка князю с шитой золотом куницей на груди. Князь оступился, едва не повалился, бранясь. Его подхватили, помогли встать. Пахло от князя отчего-то бабой – мукой, мылом, заморским маслом.
– Пшел, скотина!
Прошку пнули, так что он, скуля, рванулся дальше. Забился под лавку, пережидая, пока поразбредутся гости. В такой толчее все бока обломают.
– Вот и Милош, – пробормотал кто-то, садясь на лавку, ставшую Прошке временным укрытием. Красные сафвяновые сапоги с широкими каблуками взволнованно притопывали по траве перед самым носом пса. Стоявшие рядом черные громадные сапожищи, пахнувшие конским навозом и дегтем, как остановились, так и не шелохнулись.
– Милош уж больно шуму много делает со своим приездом, – прогудел над головой Прохи тяжелый бас. Он его помнил. Дальнегатчинский князь. Медведь на груди – и сам медведем. Лапищи громадные, усами да бородой по самые глаза зарос.
– Любит он шум. А в нашем деле шуметь много – нехорошо.
– Думаешь, прав Тадек, батюшка? Надо на Чернца… – Голос обладателя красных сапог был Прошке не знаком. Не бывал в Бялом щеголь.
– Не зови погибель. Чернец уж прибыл. Видели его в княжеских покоях. Как у себя в дому расхаживает. Как подумаю, что мог Тадек все это получить, так гнев кипит. Обошел нас проклятый Владислав Радомирович. Казика Рыжего, Бяломястовского Лиса, обошел. Теперь и Элька за Чернецем. И Бялое за ним будет. Думаешь, что Милош так рвется – надеется, что калечного земля не признает. Тогда придется чернскому выродку везти сюда бяломястовну и на камень тащить. А ну как и она не дочка Казимежа, а его чернобровой ведьмы приблуда.
– Зря ты, батюшка, на Эльку и Агату Бяломястовскую наговариваешь. Ведь Эльжбета тебе дочерью хотела быть, – вступился молодой голос.
Проха пошевелился, заметив, что в толпе на дворе уже видны просветы. Холопы разгрузили скарб – подарки новому князю, дары сватьям-братьям, наряды для бабенок, меха для мужей. Понемногу последние гости разбредались по отведенным им покоям. Те, что гостили уже почти седьмицу, из торопливых да охочих до гостеванья, сидели в тени, потягивая квас да попыхивая трубками.
– Хотела бы – не отправила бы Тадеуша домой, не вышла бы за Чернца, – отозвался глухо медвежий князь.
– Батюшка Войцех Лешкович, что ж это вы с княжичем здесь, среди черни? В покои пожалуйте, – проблеял рядом чей-то перепуганный голосок.
Большие черные сапоги сдвинулись в сторону – видно, их хозяин собрался подняться со скамьи. В просвет между широкими голенищами и увидел Прошка мелькнувший вдали коричневый плащ. Не иначе путники, что ехали с хозяйкой. Гордый человек и его громадина. На гордеца Проха зла не держал. Страшен тот был, когда старого хозяина пугал, а как вышел хозяин весь – так и гордый человек стал не страшен. А вот длинного и патлатого Прошка боялся. От него смертью пахло. Да только смерть смертью, а хозяйку надобно сыскать. А кому знать, куда она делась, как не человеку в коричневом плаще странника?