А если он заслуживает одобрения, то не скупитесь, иначе вы рискуете недостатком поощрения заставить его свернуть с истинного пути и сами лишиться наиболее радостной возможности поощрить должной наградой его юношеский труд. Ведь только для юношей похвала людей служит великой наградой; старики, став великими, настолько превосходят и опережают вас, что не заботятся о вашем мнении. Вы можете окружать их своими симпатиями и приветствовать одобрениями и рукоплесканиями, но они будут сомневаться в нашей симпатии и презирать ваши похвалы. Вы могли бы придать бодрости их золотой юности, могли бы заставить их зардеться от гордости, если б хоть раз сказали им: «Это хорошо сделанное – в то время, когда они стремились к первой цели их раннего честолюбия. Но теперь все это только в воспоминаниях, а все надежды – на небе. Они могут быть добры к вам, но вы уже не в силах быть добры к ним. Вы можете питаться плодами и полнотой их престарелых лет, но вы были губительной тлёй их молодости, и ваша хвала является лишь теплым осенним ветерком для умирающих ветвей.

Но еще одна мысль, самая грустная из всех, невольно является, когда думаешь об этом лишении ранней помощи. Очень возможно, что у некоторых благородных личностей теплота и нежные чувства детства сохранятся, даже не встречая ответа, и что сердце старика все еще будет способно радоваться, когда симпатия, в которой ему так долго отказывали, наконец улыбнется ему. Но у этих благородных людей главный мотив их юношеских стремлений всегда почти заключался в том, чтобы доставить утешение не себе, а своим родителям. Каждый благородный юноша всегда вспоминает, что величайшим радостным моментом, поставленным ему похвалой света, был тот, когда взоры его отца засияли от гордости и когда его мать принуждена была скрыть свое лицо, чтоб сын не увидал ее слез и не принял их за слезы горя. Даже радость влюбленного, когда его таланты восхваляются в присутствии его возлюбленной, не так велика, потому что она не так чиста вследствие того, что к его желанию доставить ей радость примешивается некоторая доля самовозвеличения; в глазах же родителей ему нечего гордиться своим успехом. Исключительно в надежде доставить им удовольствие он говорит им о том, что сделал и что о нем говорят, и это доставляет ему самое чистое наслаждение. И этих-то самых чистых и лучших радостей вы лишаете его, тогда как можете их доставить; вы в нежной юности питаете его пеплом и бесчестием, и затем приторно-вежливо являетесь к нему слишком поздно с вашим колючим лавровым венком, вся роса с листьев которого уже обсохла; вы вручаете этот венок в его безжизненные руки, и он удивленно смотрит вам в глаза. Что ему с ним делать? Что он может сделать? Идти разве и возложить его на могилу матери?

Таким образом, вы видите, что вам следует для ваших юношей позаботиться приисканием школ, в которых они могли бы испытывать свои дарования, для них доставлять обеспечивающие занятия и оказывать справедливую похвалу, но затем вам остается сделать еще одну вещь, подготовляя их к полному служению обществу, а именно: вы должны в самом высшем смысле сделать из них людей благородных, т. е. озаботиться о таком воспитании их души, чтоб во всем, что они будут изображать, они видели и чувствовали бы все самое благородное. И я с грустью должен признаться, что в воспитании художников больше всего пренебрегается эта сторона, даже когда врожденные вкусы и чувства юношей чисты и верны; когда юноши обладают данными, чтоб стать людьми благородными, вы можете слишком часто заметить те или иные ложные пробелы в их умственном складе, те или иные элементы извращенного отношения к предметам в силу недостатка благородного воспитания и либерального влияния литературы. Это вполне заметно в наших величайших художниках, даже в таких людях, как Тернер и Генсборо; тогда как у наших второстепенных художников это зло вообще достигает таких размеров, которые слишком очевидны, чтоб стоило на них указывать. Теперь заметьте, что во всей области экономии искусства важнее всего та ветвь ее, в силу которой вы можете сделать интеллект, находящийся в вашем распоряжении, чистым и мощным, так что он всегда будет собирать для вас все самое отрадное и восхитительное. То же количество труда той же человеческой руки будет, соответственно развитию ее, творить приятные и полезный вещи или же низкие и вредные, и в зависимости от этого, каковы бы ни были достоинства произведения в отношении ловкости художника, его главная и конечная ценность для каждой нации зависит от способности облагораживать зрителей и приводить их в восторг; и картина, наиболее заслуживающая название художественного сокровища, всегда будет из числа нарисованных хорошим человеком.