Сквозь слёзы я взглянула на него. Папа был раздавлен. Он сгорбился напротив меня за столом, где прошло так много счастливых часов, где наша семья ужинала и играла в настольные игры, где папа учил меня шахматам и азам преферанса, а мама – лепить пирожки и шить на машинке. А сейчас мы выглядели как два никому не нужных ребенка – поникшие, несчастные. Я поняла, что на папу рассчитывать больше не могу. Ему самому была нужна помощь. Мы оба потеряли опору.

Мне показалось, что и моя жизнь разбилась вдрызг, как стакан. Раскололась на такие же острые кусочки. Они все впились в меня, и я физически ощущала эту боль в сердце. Я вообще не понимала, что делать. Хотела вскочить и убежать, исчезнуть. Мне казалось, что только так смогу скрыться от беды. Но я задержалась еще на некоторое время. Чтобы попрощаться с мамой. Эти дни и бессонные ночи слиплись вместе и выпали из памяти, оставив разрозненные клочки: мой поцелуй в ледяной мамин лоб; зловещее карканье ворон; глухие удары комков земли о гроб. На кладбище кто-то подходил и говорил что-то, видимо, соболезновал, я кивала, но не узнавала лиц и ничего не понимала.

Сразу после похорон папа проводил меня на поезд на Москву. Я вернулась в общагу, где провела такой счастливый первый курс, где раньше мне было так весело и хорошо. Но не находила себе места. Я словно окаменела. Жизненная сила по каплям вытекала через глубокие раны от осколков, и я чувствовала, что ее осталось совсем мало.

Вскоре мне приснился кошмар. Я брела во мгле, в каком-то липком тумане и вдруг почувствовала прямо перед собой обрыв. Просто полшага, и я бы упала. А там внизу, колыхалось что-то страшное и одновременно притягательное, обещающее облегчение. Я застыла на краю в нерешительности. Но вдруг услышала мамин голос, он звал меня сверху. В этот момент я проснулась. Ее голос еще звучал в ушах так же ясно, как если бы она реально окликнула меня. Я даже вскочила, мгновенно поверив, что она уехала и теперь вернулась, и стала ее искать. В детстве мы часто играли так в прятки, обе хохотали и получали удовольствие, когда находили друг друга. Но… мамы нигде не было, и тоска вновь накрыла меня.

И тогда я себе сказала «стоп». Я осознала, что мама не хотела бы, чтобы я сломалась и погибла, поняла, что надо возвращаться, надо саму себя спасать, не давать погрузиться в безысходное отчаяние. И я решила доказать ей, что выживу. Что не пропаду. И что она сможет гордиться мною и дальше, следя оттуда, сверху.

Я запретила себе думать про то, что ее больше нет. Но главное, начала притворяться для себя, что всё в порядке. В тот год я не была молодой девушкой, а лишь играла ее роль, как в театре. Словно скорбная старуха надела маску и выглядела веселой студенткой. Сейчас, когда прошло уже сорок лет, всё наоборот. Внешность – как на фото в паспорте, а внутри – озорная девчонка, готовая веселиться и радоваться по любому поводу.

Но тогда притворство помогло. Этот наивный самообман спас. Я стала учиться находить радость ежедневно, в мелочах. Вот буквально вставала утром и надевала чистые трусы. И радовалась, что они чистые. А потом радовалась, что с вечера полбанки сгущенки осталось – это же сгущенная радость в чистом виде!

Я словно закупорила свое горе в капсулу, где оно тлело, но тщательно следила, чтобы пламя не разгорелось и ни в коем случае не было видно другим. Свое страдание скрывала и маскировала. Оно было моей инвалидностью, ущербностью.

Я начала ценить свою юность и здоровье. Была рада, что окружена веселыми и умными друзьям. И благодарна родителям за то, что они поддержали мое желание после школы уехать в Москву. В провинциальном городке, в пустой квартире, мое сиротство было бы невыносимым.