– Очень.

– Хорошо. Сейчас будем ужинать. Или завтракать. Смотря, какое сейчас время суток.

Сейчас вечер, хочу сказать я. Но слова застряли где-то глубоко в горле. Я не могу скрыть улыбки, не могу отвести взгляда от его лица. Вовсе он не пугающий. Он… мужественный, горячий и настоящий.

Понимаю, как нелицеприятно эта картина выглядит со стороны – огромный, взрослый мужчина и маленькая, хрупкая девочка на его коленях, – и торопливо поднимаюсь, пряча глаза.

Он.

Девчоночка жадно набрасывается на еду. Как бы не стошнило. Она такая миниатюрная, ладная. Её щёки наливаются румянцем, глаза благодарно сияют.

– Спасибо, – улыбается она.

– Пожалуйста, – отвечаю.

Мне интересно услышать её историю, но торопить не стану. Сама расскажет, когда будет готова. Единственное, что хочу знать немедля, это её возраст, о чём и спрашиваю.

– Мне двадцать лет, скоро двадцать один, – она задумчиво считает что-то, – какое сегодня число?

– Двадцать шестое декабря, – отвечаю и зачем-то поясняю. – Новый год скоро.

– Новый год, – шепчет она и закусывает губу.

Думаю, опять сырость разведёт, но она берёт себя в руки и смотрит прямо мне в глаза. Прямо в душу.

– Тихон, а мы ёлку поставим?

Мы?.. Я рассчитывал, что она за пару дней оклемается. Придёт в себя, расскажет мне всё, и я решу, что делать дальше. Смотрю на неё, и как поступить, не знаю.

Девчонка мне в дочери годится, а мысли в голове рождает совсем не отцовские. И вообще… Не нужно мне проблем. Раз её похитили, значит, в розыске давно. Ещё, чего доброго, на меня повесят – кандидатура я подходящая.

– Вы же не выгоните меня? – спрашивает девчонка и кладёт свою маленькую ладошку на мою руку. – Я не могу пока… Пожалуйста.

Зараза! Смотрит на меня своими бездонными глазами, выкорчёвывая сердце плоскогубцами слов.

– Оставайся пока, – рассерженно кидаю, – а там видно будет.

Чувствую, не доведёт до добра моя бесхребетность. Нужно было оставить на вокзале на попечение ментов. Но дело сделано, сидит, вот, на меня смотрит и улыбается. Ладонь с руки не убирает. Словно на зуб пробует границы вседозволенности.

– В лес одна не ходи, заплутаешь. Волки там. Браконьеры. Всякое в лесу случиться может. Тропы все на одно похожи, не туда свернёшь – не смогу найти.

– Хорошо, Тихон, – вздыхает она.

– Помыть тебя надо бы, баню пойду разогрею, остыла уже.

Она краснеет и отводит взгляд. Словно я сам её мыть буду!

Выхожу из дома, тяжело дыша. Дурёха, сама не зная, будит во мне зверя голодного. Давно у меня женщины в руках не было, а в доме – никогда.

***

Нерешительно замираю за дверью. Нашёл полотенце почище да вещи поприличнее. Не может же она ходить завёрнутая в простыни.

Стучу. Слышу тихий шорох. Отпирает.

Пугливая. Прижимает к груди простыночку. Даже не думает, что лампа за спиной прекрасно просвечивает то, что надо. И что не надо – тоже.

Хмурюсь.

– На-ка тебе вещи кой-какие, что было. Уж не серчай, женских не водится. Но попробую раздобыть.

– Спасибо, – шепчет она. – Вы очень добры ко мне.

Протягивает руку. Миллиметр за миллиметром белая ткань открывает её молочное тело. Она не замечает. А я делаю вид, что не смотрю.

Берёт из моих рук стопку барахла и быстро закрывает дверь.

***

Почёсываю бороду, думая, как расположить лежанку на полу – чтобы подальше от неё.

Не хочу испытывать искушение, гладя на изгибы лежащего под одеялом женского тела. Хрупкого, несуразного, без пошлых выпуклостей и соблазнительных объемов, но такого манящего своей невинной красотой, островатыми да угловатыми линиями груди, бедёр, лопаток, с острыми ключицами и коленками и умопомрачительно длинными стройными ногами.