Сегодня она казалась ему особенно прекрасной – немного бледной, но очень милой, какой-то домашней, почти без макияжа и в свободном сером свитере крупной вязки. Веснушки на её лице теперь проступали сильнее, совсем как в институте. Когда он помог ей снять пальто, то ощутил едва заметный аромат её волос – миндально-свежий, как когда-то в Париже… Если бы она всегда была такой!

– Но дело не в моих родных, а во мне самой, – задумчиво продолжала она. – Знаешь, Борь, я думала, что изменилась. Ведь все эти пятнадцать лет я жила во Франции, ездила по миру: Токио, Монреаль, Буэнос-Айрес… Это же абсолютно другая жизнь! Мне так казалось. А вернулась в Россию – и теперь как будто та самая девочка, которая выросла в Тамбове и всегда мечтала о несбыточном… Глупо, правда?

– Жалеешь, что осталась тогда во Франции? – с надеждой в голосе спросил Левин: ему казалось, что он слышал именно то, что всегда мечтал услышать.

– Сейчас – да! – убеждённо произнесла она. – И не из-за Рафаэля. – Услышав это имя, Борис невольно поморщился, но Анастасья этого не заметила. – Просто моя французская мечта оказалась слишком дорогой, во всех смыслах! Нет, конечно, у меня была прекрасная работа, я действительно её любила…

«Была работа, любила – в прошедшем времени! – с удовольствием отметил Борис. – Значит, она всерьёз хочет вернуться в Россию?»

– А помнишь, как на четвёртом курсе мы ездили на ВДНХ? – неожиданно спросила Анастасья. – Ну, весной, на первое мая, кажется? Как смотрели на эти разваливающиеся павильоны: в одном – барахолка, в другом – кафе? Разруха, грязь, бомжи… А потом забрели в Ботанический сад. И никак не могли понять, где же собственно сад: кругом один дикий лес!

Борис неопределённо кивнул: он плохо помнил эту поездку, да и всегда избегал многолюдной ВДНХ.

– Так вот, я там побывала! – оживлённо продолжала Анастасья. – И поражена до глубины души! Другого слова не нахожу, правда!

– Поражена тем, насколько всё изменилось? – уточнил Борис.

– Изменилось, ещё как! Настоящий музей под открытым небом! Эти павильоны золочёные, музеи… Ведь мы тогда, студентами, этого просто не могли видеть: там был один большой рынок, разруха! А теперь… Один каток чего стоит: декорации, музыка, иллюминация! Знаешь, я просто не могла в это поверить, ведь во Франции такое про Россию пишут… Нет, я слышала, что многое восстанавливают! Но не ожидала, что Россия теперь такая! – с чувством закончила она.

– Ну, ещё много проблем, – дипломатично заметил Левин.

– Конечно! – согласилась она. – Но в такие моменты я жалею, что уехала… Да, я бы очень хотела сделать здесь что-то хорошее! Мне предложили один проект – по сути дела, новая система детских домов. Специальные посёлки, где дети будут жить с приёмными родителями… Хорошая идея, правда? Ты же знаешь, для меня это очень личное! Ведь я тоже могла остаться в каком-нибудь детском доме, если бы не тётя Мара…

При упоминании трагически погибшей тёти глаза Насти наполнились слезами, но она сдержалась: в конце концов, пусть Боря и не француз, но не обязан терпеть её эмоции…

«Как это неприятно – совершенно разучилась сдерживать себя! – думала она. – Могу расплакаться из-за чего угодно, как дурочка… А ещё собираюсь устраиваться на новую работу!»

Анастасья не замечала, с каким чувством смотрел на неё Левин: в эту минуту он окончательно уверился в правильности того, что собирался сделать.

***

Дверь Настиного номера, оснащённого замком не с электронной карточкой, а обычным, никак не хотела открываться. Она молча передала ключ Борису, и он, хоть и с трудом, но всё же справился с этой нехитрой задачей.