– Глупости! – потеряв терпение, отрезал Лайош. – Мне некуда забрать тебя, негде спрятать. Я пришёл в суд и дал показания, как просил мэтр Буша. Тебя оправдали, ты будешь жить и обретёшь свободу. На этом вынужден откланяться: офицер королевской гвардии не может надолго покидать пост.

Михель, давно ждавший подходящего случая выпроводить сыгравшего точно по нотам предназначенную ему роль мальчишку, тотчас кивнул на закрытый люк. Гожо из рода Лайош ретировался по шаткой лестнице столь поспешно, что Рада успела лишь вскочить на ноги, кинуться вслед за ним – и угодить прямиком в объятия священника.

– Пусти, пусти меня!.. – благо, нужно было очень постараться, чтобы расслышать тихие восклицания бедняжки через тяжело захлопнувшийся люк. – Гожо, мой Гожо!

– Он ушёл! – настоятель крепко держал отчаянно бившуюся в его руках красавицу, чувствуя, как непреодолимое желание поднимается из самой глубины существа. – Успокойся же!.. Я ведь говорил, что ты не нужна ему, что он никогда не любил тебя!

Буша и сам не понимал, почему с языка срываются эти злые, ревнивые слова. Михель видел, какую боль причиняют они и без того убитой горем плясунье, однако остановиться уже не мог:

– Твой военный – пустышка! Всё, чего он хотел, – забрать твою невинность, сорвать этот нетронутый цветок, чтобы наутро втоптать в грязь едва распустившийся бутон! Ты должна благодарить меня, что я помешал мерзавцу…

– Лучше бы это сделал он! – вскричала обезумевшая от горя Рада. – О, да лучше я достанусь палачу, чем тебе!..

– Ну уж нет, даже не надейся, – жёстко обрубил больно задетый священник. – Ты дала мне слово, помнишь? Свою часть уговора я выполнил, девушка. Сегодня ночью ты выполнишь свою!

От этих страшных слов освобождённая узница замерла, подняла всё ещё затуманенный слезами взор на мучителя – и обмякла, почти лишившись чувств от нервного потрясения и ужаса предстоящей ночи. Перед глазами всё поплыло, силы окончательно покинули хрупкое тело; бродяжка молила милостивого Дракона лишь о том, чтобы умереть прямо сейчас. Гожо не любит её, а, значит, жить больше незачем; к тому же перспектива лечь в постель с погрязшим в грехе церковником казалась сейчас страшнее смерти, которая могла принести желанное освобождение от боли, страданий и сердечной раны.

Буша аккуратно уложил плясунью, безмолвно шевелящую губами, точно она шептала молитвы, на тюфяк и осторожно провёл пальцами по щеке; откинул со лба прядь тёмных волос. Сейчас эта дикая кошка казалась такой трогательно-беззащитной, что Михель невольно проникся её горем. Даже беспрерывно терзавшая похоть куда-то испарилась, уступив место тихой нежности. Хотелось утешить, успокоить, стереть эти скорбные морщинки с милого личика. Влюблённый что угодно бы отдал, чтобы увидеть улыбку Рады, но мысль отпустить без всяких условий, ничего не требуя взамен, даже не пришла в голову. Он слишком долго боролся за возможность разделись с прелестной маленькой нищенкой сладчайший из грехов, слишком сильно страдал, слишком многое поставил на карту, чтобы теперь отступить. Нет, священник ни за что на свете, будь ему даже обещано вечное блаженство под крылом Дракона, не отказался бы от возможности провести эту ночь со златоокой красавицей.

Некоторое время Буша ещё бережно поглаживал тонкую ручку, сидя рядом с Радой, невидящий взгляд которой безразлично застыл. Наконец поднялся:

– Приходи в себя, переодевайся и уходи отсюда. Я отдал соответствующие распоряжения, тебя не станут задерживать. Буду ждать у Моста трёх опор. Не задерживайся, дни сейчас короткие, скоро начнёт темнеть.