В части II рассматриваются путешествия британцев в Америку, интерес к «демократическому эксперименту» по ту сторону океана в 1820–1830-х годах и связь с трансатлантическим развитием нового жанра расового бурлеска в представлениях варьете и карикатурах. В двух связанных главах описано развитие городских плутовских сюжетов в прозе, карикатурах, сценических постановках и афишах, а также связь ранних музыкальных исполнителей варьете (загримированных под темнокожих людей) с расистскими карикатурами. Эти главы помещают развитие «чернокожей» песенной поэзии в более широкий культурный контекст, включающий в себя неоклассическую драму, аболиционистскую риторику, а также театральные пространства и представления с разной политической окраской по обе стороны Атлантики. На совершенно разных игровых подмостках представления менестрелей с блэкфейсами продвигали коммерческую сторону концепций рабства и расовых различий разным слоям аудитории, как это делали их предшественники в карикатурах и варьете. Художники, актеры и комедианты пользовались этим новым жанром для реакции на освобождение рабов в Британской Вест-Индии и темнокожих в Филадельфии 1830-х годов.

Часть III исследует, каким образом бурлеск и утопические дискуссии о рабстве и расовой принадлежности возникали в ответ на новые революции и мятежи 1830-х и 1840-х годов – Вторую французскую революцию 1830 года, мятеж Ната Тёрнера и мощное восстание рабов на британской Ямайке в 1831 году, чартистское движение в Англии и беспорядки рабочих в Филадельфии, – пока волнения 1848 года прокатывались по всей Европе. Радикально настроенные драматурги, аболиционисты, лекторы и романисты перенимали американскую, французскую и гаитянскую революционную риторику для пропаганды расово инклюзивного братства промышленных «рабов на зарплате» и критики системы рабского труда. Однако на сцене и в печати эти утопические представления были представлены в пародийном виде, закреплявшем установленные расовые категории. В этом разделе показано, что утопический радикализм и расовый бурлеск, часто изучаемые отдельно, были переплетены друг с другом и вшиты в более масштабное полотно политической и расовой идеологии Атлантики. Я завершаю книгу обсуждением версий «Дяди Тома» и революционного антирабовладельческого наследия и прав, когда британские аболиционисты объединились с юнионистами против Юга до начала Гражданской войны в Соединенных Штатах, и демонстрирую, как лексикон эпохи революций, его образы и тропы, безусловно, сформировали культурное понимание расы и рабства.

Для исчезновения рабства и работорговли в англо-американском мире понадобились регулярные восстания рабов в обеих Америках, десятилетия аболиционистских кампаний и кровавая гражданская война. Но до того, как это случилось, британо-американская популярная культура, синтезировавшая аболиционизм, демократические принципы и расовый бурлеск, создавала театральные, художественные и песенные образы свободы, рабства и государственного устройства со смысловым соперничеством по обе стороны Атлантики. Сплав радикальной и реформистской мысли с «научными» конструктами о расе имел долгосрочные последствия для современной философской мысли и культуры. Действительно, лишь в 2005 году Королевская опера в Ковент-Гардене, где проходили многочисленные премьеры драматических постановок о рабстве в XVIII веке, наконец отказалась от обычая выхода на сцену белокожих актеров в блэкфейс-гримировке как от «устаревшей и бестактной актерской традиции» после публичного скандала из-за выбора белокожей певицы меццо-сопрано на роль темнокожей героини