В лаборатории было веселее. Правда, мы с Якоревым, по большей части, сидели у себя в комнате, которая была далеко от основного помещения лаборатории. Но мы иногда туда тоже приходили. А там молодые специалисты приобрели настольный хоккей и в обеденный перерыв азартно резались в него. Я, как я думал, играл неплохо – у нас такой дома был. Но против Курчаткина ничего не мог поделать. И никто не мог. Он играл в очень агрессивной манере, постоянно дёргая поле вбок при попытке забросить ему шайбу, а иногда таким рывком ухитрялся загнать шайбу в ворота противника. При этом громко восклицая что-нибудь вроде «я, я, голый король на хвост наступил» или, более понятно, «идите разомнитесь за сараями».

Сам он был из Аткарска, и один раз мы у него ночевали в Аткарске большой компанией по дороге в байдарочный поход. Но лучше я это опишу в отдельном воспоминании про спорт. Это я тут отметил, чтобы не забыть. Как у Новеллы Матвеевой:

Было тихо, очень тихо, —

Ночь на всей земле.

Лишь будильник робко тикал

На моём столе.

Было тихо, очень тихо, —

Тихий, тихий час…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь в углу скреблась.

Было тихо, очень тихо, —

Дрёма без забот…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь скреблась,

Сверчок пиликал

Да мурлыкал кот.

Было тихо, очень тихо, —

Тихий час теней…

Лишь будильник робко тикал,

Мышь скреблась,

Сверчок пиликал,

Козлик мекал,

Кот мяукал,

Поросёнок дерзко хрюкал,

Бык ревел

И две собаки

Дружно вторили во мраке

Ржанию коней.

Но громкость-то ладно, в большом городе, небось, не тише. Деревенские звуки меня угнетают своим характером безысходного протеста – потом это в экспедициях вспомнил.

А сейчас вспомнил вдруг, в лаборатории был ещё один молодой специалист, Сергей Вайнштейн. Недолго. Он приехал из Ленинграда. Интересна его оценка театрального Саратова. – Я, – говорил он, – в Питере привык хотя бы раз в две недели ходить в театр. Пытался было продолжать эту практику в Саратове, но тут желание посещать театры как-то умерло само собой34. – Я и раньше слышал негативные отзывы такого рода, что, де, в Саратове только ТЮЗ хороший, или, наоборот, что только опера и балет хорошие, а драматический так себе. Но в какой-то момент – год совсем не помню – появился слух, что в драматическом театре новый режиссёр, который ставит неплохие спектакли. И надо сходить. Мы сходили на «Гекубу» и мне не понравилось. По-видимому, режиссёр претендовал на некое новаторство, символизм или что-то такое. При известии Гекубе о гибели очередного её отпрыска ряд девушек (одетых, возможно, по древнегречески, хотя я сомневаюсь, слишком тепло, в глухих платьях до пола и туго повязанных платках на голове, причём повязанных не просто так, узлом на шее, а концы перекрещены спереди и завязаны на шее сзади, чтоб видно было только лицо и ни краешка волос или шеи) приносили длинное чёрное полотно, вроде транспаранта на демонстрации, но без букв, прикладывали краем к несчастной матери и, ходя вокруг неё по кругу всей шеренгой, конец которой был рядом, а другой совершал большой круг, заматывали её в это полотно. Потом так же разматывали. Это было наглядное изображение понятия «её охватило горе». В том же духе разрубленный на куски труп её сына изобретательно изображался артистом, одетым в одни только плавки, лежащим на каталке, перевитым там и сям красными ленточками. То есть, надо так понимать, сложили труп из кусков обратно, предварительно помыв от крови. Каталка была больничная, никелированная, не замаскированная под деревянную древнегреческую. К ней были, правда, привязаны длинные постромки, как у детских санок, но украшенные искусственными цветами. Несчастная мать впрягалась в эти постромки и возила каталку кругами по сцене. Несчастный труп лежал, не шевелясь, в продолжении всего действия, и потом вместе со всеми вышел на аплодисменты. Действительно, роль довольно тяжёлая: со сцены дуло холодным сквозняком. Впрочем, главное, что меня раздражало, не вполне относилось к художественному замыслу режиссёра. Мы неудачно сидели, очень близко к сцене, ряду в третьем примерно, где-то между серединой и краем зала, и всю середину сцены нам заслоняло украшающая сцену здоровенная штука на её краю. А основное действие, как назло, именно в середине сцены и происходило. Украшений было два вида: «старинные» греческие амфоры и бычачьи головы с позолоченными рогами. Стояли они, кажется, строго через один, вдоль всего переднего края сцены. Сомнительно, чтобы на протяжении дней, когда происходят события, оставлены были тухнуть головы принесённых в жертву быков. Но головы ладно, а вот амфоры! Для создания древнегреческого колорита они были как в музее: имели вид склеенных из множества черепков. Все в сетке трещин. Странно было бы древним грекам использовать в хозяйстве такие амфоры. Небось, у них бы в святилище стояли новёхонькие. В общем, новый режиссёр мне тоже не понравился, так что я вполне понимал Вайнштейна