– Ты чего это? – с удивлением спросил Никита. – Устал? А на вид здоровый, дюжее меня будешь. Тебе который год?

И про этот вопрос Андрюс тоже знал: не стоит огорошивать людей правдой, можно ответить так, чтобы не вызывать изумления. Однако он не мог заставлять себя лгать.

– Девятый год мне, – сказал и вздохнул, в унылом ожидании обычного: «Да врёшь! Да быть того не может!»

Однако Никита не удивился либо же виду не подал. Он лишь внимательно всмотрелся в лицо Андрюса и проговорил:

– Это что же – выходит, ты меня целыми четырьмя годами моложе? Ну и ладно! А отец думает, мы ровесники! Ты вот что, Андрейка… Ты меня держись, слушайся во всём – не пропадёшь ни здесь, в мастерской, ни вообще… Помнишь, небось, кто тебя первым к нам позвал, кто отца за тебя просил?

– Помню, помню. Спасибо тебе, Никита, Бог наградит за твою доброту, – улыбнулся Андрюс.

Дома Андрюс сказал, что пошёл в учение к столяру, будет выполнять у него простую работу и одновременно приноравливаться к ремеслу. Ядвига печально всплеснула руками и опустила голову: сестра не переставала мечтать, что Андрюс начнёт постигать грамоту, станет большим человеком – а там, глядишь, и в природе ведьмина дара-проклятья разберётся – поймёт, наконец, как да что. А тут – столяр, велико дело!

Мать торопливо кивнула, пробормотала что-то вроде: «Хорошо-хорошо, сынок, учись, работай, коли решился». Здоровье и сила духа её были подорваны страшными событиями на родине, гибелью Катарины, страхом за Йонаса… Она трепетала перед стариком-отцом, боясь пуще всего, что тот выгонит их из дому – она очень хорошо помнила, как пылал её дом в родном городке, и семья осталась на улице. Притом никаких честолюбивых планов на будущее детей у их матушки давно уж не было – все её представления о счастье ограничивались спокойной, размеренной жизнью: чтобы кусок хлеба был да угол тёплый – и того достаточно.

– Андрюс, ну подумай хорошо! – умоляла Ядвига. – Ну зачем тебе в подмастерья идти? Вот если бы ты грамоте выучился! Ты ж способный, умный! Мог бы и в академии какой учиться!

Про академию, готовящую учёных людей, Ядвига услышала от дяди-цирюльника: тот мечтал сбыть с рук странноватого племянника, к которому отчего-то благоволил своенравный дед, и который – цирюльник понимал это хорошо – является единственным внуком и наследником старика. Цирюльник Кристиан знал, что старик-отец его не жалует, но до появления в Смоленске сестрицы с семейством его это мало беспокоило: Кристиан знал, что дом отца и скопленные им за долгую жизнь денежки всяко достанутся ему. А вот теперь принесла нелёгкая родню, извольте радоваться! И старик, что из ума уж выжил, ко внуку будто бы душой прикипел – не кричит, не стучит на него. Наоборот – часто зазывает посидеть рядом у огонька, расспрашивает!

Йонаса, зятя своего полоумного, Кристиан вовсе не опасался: из того соперник худой, он, по словам сестры, после пожара в уме повредился. Теперь вот всё молчит, в одну точку уставившись, а если и заговорит – всё невпопад. Дочь свою младшую, Катарину зовёт – а той уж более года как в живых нет.

В общем, Кристиану-цирюльнику племянничек Андрюс, пригожий да голубоглазый, в доме, рядом со стариком, вовсе не сдался. Немного годков пройдёт – глядь, возьмёт и женится племянник, супругу приведёт – а тогда он, Кристиан, совсем не у дел окажется. Племянницы-девки, да сестра с умалишённым мужем не в счёт; вот от Андрюса хорошо бы отделаться поскорее! Кристиан по виду был ласков, предложил мальчишке к нему в цирюльню, в ученики идти – тот коротко поблагодарил и отказался. Ох, гордец! Конечно, куда там в цирюльники, когда отец образованный, в храме на органе играл! Только кому здесь он, органист тот, нужен? А когда бы и понадобился, кто ж сумасшедшего в храм служить возьмёт, будь он хоть десять раз грамотей? Нечем щенку сестриному гордиться, а вот поди ж ты!