Ополоснувшись холодной водой, я первым делом проверил коньяк, словно он, действительно, мог быть выпит во сне. Конечно же, ничего не убавилось, и вопреки советам енота я сделал большой глоток. Голод меня не беспокоил, но я все же съел пару фруктов, и не без удовольствия. Затем мы как обычно отправились на пляж, где встретили Эдгараса и Комету.

– Ну что? – усмехнулась она, сверкнув эмалью неестественно ровных и белых зубов. – Как твои феи?

– Вот моя фея, – кивнул я в сторону Нины.

Комета перевернулась на песке и обнажила смуглую спину, на которой цветными змеями шевелилась странная татуировка. Комок сплетенных щупальцев, пронизывающих древнеиндийские символы, пульсировал и извивался, меняя яркость, оттенки цветов и глубину резкости. Казалось, ее спина поражена диковинными паразитами, ведущими жизнь на поверхности кожи.

– Нанотату, – пояснил Эдгарас, уловив мой взгляд.

– Словно живая, – удивилась Нина.

– Так и есть. В поселке такие за час делают.

– Такую не повторить, – заметила Комета со сдержанной гордостью, – эскиз мой, а кололи в Гоа.

– Занятно. В ней что-то есть? – я указал на фляжку, что валялась рядом.

– Коньяк, – хитро прищурился Эдгарас, – угощайся.

Утром я вновь убедился в бесчисленных достоинствах местного коньяка. Всю ночь мы скакали под барабаны и поглощали его в неприличных количествах. Я даже не помнил, как оказался в палатке. Поразительно, но Нина тоже. Однако похмелья на следующий день не было. Ни у меня, ни у нее. И весьма кстати. Ближе к полудню приехал отец. Не то, чтобы он мог расстроиться, но не хотелось встречать его с опухшей физиономией.

– О работе ни слова! – ухмыльнулся он, обнимая меня, – пять лет в отпуске не был.

Высокий и крепкий, он и в пятьдесят сохранял юношескую бодрость. Его врожденный энтузиазм всю жизнь был для меня недосягаемым примером. Во многом, благодаря работе, которой отец был фанатично предан. Пожалуй, лишь седые кудри выдавали его настоящий возраст.

– Ручей далеко? – спросил он, поставив палатку.

– Полчаса ходьбы. Наверху. В горах.

– Хочу прогуляться, может, за водой сходим?

– Идите-идите, – хитро улыбнулась Нина, видимо, подумав, что отец хочет о чем-то поговорить со мной, – я буду на пляже, или у Лены с Владом.

Но поднимались мы молча. На горной тропе у самого обрыва мне вдруг резко стало душно. Ноги вмиг налились свинцовой тяжестью, в ушах зазвенело, перехватило дыхание. Все закружилось в мутном хороводе, в глазах потемнело.

– Ты в порядке? – донеслось до меня искаженное эхо.

Ответить было уже невозможно. Я провалился в черную бездну и летел к самому дну. Ни страха, ни боли, лишь бесконечное падение в пустоту. Меня безжалостно выдернули из моего родного мира, как морковь из грядки, и бросили на корм скоту. Внезапно я ощутил сильный удар и увидел перед собой шершавый бетонный потолок. Отвратительно грязный, неровный, пугающе осязаемый. Будто ничего кроме него не существовало, и существовать не могло. Весь мир – одна непробиваемая стена отчаяния. Ни солнца тебе, ни неба, и рядом никого в помине нет… Я попытался вдохнуть, но не смог. И тут я снова погрузился во тьму, а, может, просто кто-то выключил свет.

Когда открылись глаза, оказалось, что я лежу прямо на тропинке. Склонившись над моей головой, отец смачивал мне губы водой из фляжки. Вид у него был растерянный.

– Что случилось? – прохрипел я ссохшимся горлом.

– Ты потерял сознание…

– Надолго?

– Нет. Всего на несколько секунд. Как ты?

– Уже лучше. Возможно, это похмелье. Вчера я изрядно принял. Не беспокойся…

Отец задумчиво почесал голову и достал из кармана сигареты. Я и не знал, что он курит.