– Может, тогда не будем купаться?

– Глупый! – звонко рассмеялась Нина. – Еманжи не нужны обычные городские жители. Слишком мало морской соли в крови, не родные мы ей. Она нас даже не увидит, не почувствует, не услышит. Нам только Мойдодыр страшен.

– Лесные духи, феи, царица морей… Лукоморье какое-то.

– Ну чего ты ворчишь. – Она положила голову на мое плечо. – Чего разворчался. Взрослым тоже нужны сказки. Не думаешь?

– Да. Но колобок на меня почему-то не действует.

– А чего бы ты хотел?

– Я? Встретить говорящего енота. Веселого, начитанного и остроумного. Мы бы пили пиво, играли в карты, обсуждали современную литературу. Гриша. Его бы звали Гриша. Ну, или Веня…

– Как по-мальчишески…

– Зато ничего оккультного.

– Пойдем в море.

Вода была теплой. Я жалким головастиком нырнул в черную мглу и проплыл под водой несколько метров. Вынырнув, лег на спину и глубоко вздохнул, чтобы держаться на поверхности, – или чтобы не провалиться в развернувшийся надо мной космос. В детстве я мечтал стать космонавтом. Все представлялось легко, романтично и непосредственно. Кувыркаешься в невесомости, корчишь инопланетянам рожицы в иллюминатор, жуешь курочку со вкусом томата из тюбика. Но сейчас… Мое сердце сжалось бы до размеров атома от тоски по дому. Что там искать, кроме доказательств нашего одиночества? Непознанное… Здесь-то разобраться не можем.

– Кирилл! Кирилл! Смотри! Я свечусь!

Нина усиленно барахталась в воде руками и ногами, и ее тело действительно светилось радужным мягким светом, которой становился то ярче, то рассеянней в зависимости от резкости движений.

– Это светящийся планктон! Ты шевелишься, и он начинает сиять. Защитная реакция такая.

– Я знаю про такой, – довольно кричала Нина, – но этот разноцветный, как светомузыка. Как здорово!

Я провел по воде рукой, и нежное свечение звездной туманностью озарило поверхность. Я ушел под воду и открыл глаза. Сияющее тело Нины плавно колебалось, как дивное растение с другой планеты. Она была похожа на танцующего с ветром ангела. Сливаясь с ритмом моря, его танец становился более мягким и плавным. Волнующий свет становился все ярче и ярче. Я словно был свидетелем, как в темных пучинах бездонного космоса рождается новая звезда. Ее руки вытянулись, и вот на кончиках пальцев распустились нежно-розовые, источающие ласковый свет цветы, чьи лепестки трепетали в воде будто живые.

– Ты видишь это? – прошептала Нина, когда я вынырнул, – поразительно.

– Программируемый планктон. Но все равно очень красиво.

– Какое чудо, – она завороженно любовалась своим цветущим телом-деревом.

Я в отличие от нее был покрыт бледной пыльцой, едва тускловато мерцающей. Батарейки, может, плохие.

– Иди ко мне. – Нина протянула под водой руку, и розовые лепестки взволнованно всколыхнулись.

Она прикоснулась к моей груди, обняла, цветы куда-то пропали, и мы превратились в одно большое свечение. И даже наши лица, что находились на поверхности, были озарены волшебным сиянием. Казалось, оно льется откуда-то изнутри, прорывается сквозь телесные оболочки. Мы были неотделимы в этом чарующем нимбе, и наши глаза являлись лишь системой зеркал, в которых преломлялся свет единой души. Все становилось бессмысленной шелухой, таяло и обращалось в прах пред непостижимой хрупкостью и ясностью этого момента. Повсюду витал опьяняющий вкус ускользающей вечности, узнать который можно только любя. Его невозможно передать, и невозможно потом вспомнить. Но его можно прожить, ощутить, пребывать в нем. Раствориться, забыться и снова себя обрести, осознав, что ты неотделим от того, кого любишь, неотделим от мира, неотделим от жизни и смерти. Как бы ты ни умирал, ты все равно встретишь жизнь. Где бы ты ни рождался, ты неизбежно встретишь смерть. Но это не страшно, ведь у меня была Нина, и мы вместе плели узоры нашей судьбы.