Пытаюсь обвинить в нарастающей тревоге эффект посмертия. Не слишком удачно. Что я, ни разу не умирал? Такого не было. Зато случалось похожее, когда на группу устроили засаду, там я и лишился двух зубов. И ещё раз, когда лёгкая прогулка возле западного нагорья обернулась кровавой баней – откуда ж нам знать, что местное племя абсолютников решило устроить праздник, а мы, неудачники, подвернёмся под руку?

В общем, беда.

На учёбу стараюсь ходить, по возможности, исправно. Это моя зацепка, наряду с родителями. Крючок, что держит на Земле. Пока есть хотя бы видимость нормальной жизни, пока знаю, что нужен и ждут – хочется вернуться. Пусть я трижды успешен в Канве, пусть нужен и там, по-своему. Здесь, дома, у меня долг. По мере возможностей буду его выполнять.

Палец, обтянутый кожаной перчаткой, жмёт кнопку дверного звонка. Минуту жду. Затем слышу шаги с той стороны. Лязгает замок, дверь отворяется, пропуская меня внутрь.

Заспанная Женя широко зевает.

– Нагулялся, – говорит, – блудный сын.

– Так точно.

По традиции идём на кухню. Здесь за чашкой чая рассказываю про ребят, Анну. Про то, как бесславно погибли, потеряли золото, недели, убитые на поход. Девушка огорчённо качает головой.

– Вить, может, это был знак свыше? – спрашивает она. – Может быть, стоит задуматься…

– О чём? О том, что не следует держать лопухов в команде?

– Нет. О том, что со всем этим тебе пора завязывать.

Ухмыляюсь:

– Да? Околачиваться по лесам, отстреливая мало-мальски крупную живность? Плавали – знаем. Дохода считай что никакого. Данил этим заниматься не станет, придётся в одиночку.

– Не об этом я. Ведь есть же у вас там… люди, что… не рискуют. Положим, рукодельник из тебя не очень, а вот фермер…

– Фермер! – смеюсь. – Издеваешься? Какой из меня земледелец? Я старатель, Женя. Старатель! Мне житья не дадут. Иллюзорщики нас не любят. Это во-первых. Во-вторых, денег с земли – чуть. И в-третьих, ты знаешь, я сорвусь.

Молчу, глядя на подругу.

– Или мне заходить в Канву ради сна?

– Или так. Что плохого? Ты парень здоровый. Здесь стоишь крепко. Раз в неделю будешь туда заходить, отдыхать. Зато сможешь совместить учёбу с работой, это же сколько времени…

– Прорва времени, – холодным тоном говорю. – Целая вечность без… неё. Жить, понимая, что мог бы сейчас заниматься любимым делом, а не торчать… тут, среди пробок, машин, среди каменных коробок…

Подруга вздрагивает:

– Говоришь, как абсолютник. Меня это пугает, Виктор.

– Я ещё не устал жить на два мира, Евгения. Сейчас я счастлив. Отними у меня мой талант, и я превращусь в тень.

– В обычника, – подливает масла в огонь Женя. – Вы нас так называете, о избранные? Что ты вчера говорил, вспомни? Мол, избранность – это иллюзия.

– Иллюзия – это верить в то, что можно переделать человека.

Девушка кладёт ладонь поверх моей, заглядывает в глаза:

– Тебя не надо переделывать. Ты хороший человек. Просто заблудился. Ты не думал о том, что болен? Что Канва для тебя всё, а родной мир – перевалочный пункт? Я ведь чувствую, ты врёшь себе. Каждый день. О том, что должен быть здесь. Ты сам говорил мне, что нет хуже участи, чем быть абсолютником. Ты в него неотвратимо превращаешься.

Я молчу. Подобный разговор у нас не первый. Каждый раз я сопротивляюсь, каждый раз слышу её правду. Беда, что мою правду она принимать не хочет.

Да, может быть я и болен. Да, от старательства одни беды. Я неплохо зарабатываю, но с тем же успехом можно трудиться вахтово, где-нибудь в тундре. Долго не проживёшь, зато весело.

– Женя, – говорю севшим голосом. – Я не хочу, чтобы мне промывали мозги. Особенно ты. Давай так: пусть жизнь у меня будет короткая, но весёлая. И без непонимания. Хочешь, я расскажу в сотый раз о людях, что не доживают до тридцати? О тех, что в Канве лишь спят? Ты можешь в сотый же раз начать спорить, но ничего не добьёшься. Потому что я был там. А ты – нет. Потому что ты нормальный человек, а я – обречённый. Не мешай мне погибать.