– Привет. – Привет, привет, привет, здравствуй, господи, я счастлива, что ты цел. – Я подумала, они сейчас устроят здесь траур, будут ходить с мрачными лицами и только расстроят его вконец. Нет-нет, подумала я, мне нужно немедленно пойти и устроить там небольшой праздник. Пока они не замучили его. О, они могут. Я из своей комнаты слышала, как Заря пела про котика, для нее мы всегда будем детьми, правда? Так или иначе, я пришла спасать тебя от тоски. – Саша не замолкала ни на секунду, будто если она заговорит его, если она его отвлечет, то все пройдет. Она незаметно вложила небольшой флакон ему в ладонь, понизила голос до шепота: – Смотри, что делается. Я ради тебя умудрилась сама у себя взять кровь. Не плачет ли по мне после этого медицинский?

Грин жмурился, он будто был где-то далеко, Саша потянула его за руку, настойчиво, заставляя посмотреть.

– Эй, не уплывай.

Он вздрогнул, приложил флакончик к губам, Саша успела поймать пальцем побежавшую из уголка рта каплю.

– Мне просто нравится тебя слушать. Ваши голоса – я их иногда даже во сне слышу. На твоем как на волнах качаешься. Ты же жила у моря? Помнишь?

Саша помнила каждую секунду жизни «до», даже когда помнить было невыносимо. Она только кивнула, отозвалась еле слышно, протягивая ему палец:

– Конечно помню. Это ведь… дом?

– Дом, – отозвался Грин еле слышно. Они в Центре так говорили о домах, будто это негласное табу, будто, если ты будешь говорить об этом слишком громко, о твоей боли узнают все. И тогда твоя боль станет осязаемой. И тогда твоя боль тебя догонит. И тогда ты окончательно убедишься, что дома нет. Что туда не вернуться. Не заглянуть случайно. Неважно, как сильно ты этого хотел.

Он поймал Сашу за запястье, бросил на нее задумчивый взгляд, будто ожидая, что она отвернется. Саша не отворачивалась, смотрела внимательно, ей мерещились золотые всполохи. Тогда он осторожно прижался губами к пальцу, собирая каплю, а после просто целуя кончики.

– Спасибо. – Он улыбался, он всегда улыбался, сейчас, в своей постели, вымотанный и прозрачный, он улыбался все равно. Это было удивительно, и это было невыносимо. – Мне нравится твой сарафан. Ты вообще очень хорошо выглядишь сегодня, знаешь?

Саша хмыкнула, повела рукой в воздухе, пытаясь подобрать правильное слово:

– Ты сегодня… немного зеленый. Но это ничего. Мне этот цвет не идет совершенно. Я сразу становлюсь похожа на какую-то кладбищенскую розу. Жуткое зрелище, честно говоря. Так что приятно, что кто-то может этот цвет носить с гордостью.

Он утянул Сашу на себя, она отметила, что Грин все еще горячий, а после уткнулась носом в шею, разрешила разбирать себе волосы.

Снять всю броню. Остаться голой. И остаться беззащитной. Страшно. А сразу после – удивительно.

– Приходи сегодня ночью?

Только теперь она почувствовала, насколько устала. Бесконечная ночь и бесконечный день, полный тупого страха, полиции, документов. Ей не хотелось думать, не хотелось фокусироваться на этих мыслях, ей нравились чуткие пальцы в ее волосах, знакомое даже сквозь одеяло тепло.

Саша отозвалась еле слышно, скорее урчание, чем настоящий голос:

– Мятежный сегодня будет тебя охранять, вот увидишь. Я приду еще раз, и он захочет мою голову. Он уже ее хочет. Я слышу его тяжелое дыхание за дверью. – Она мягко забрала пустой флакон у него из рук, подниматься не хотелось, хотелось лечь и уснуть, остаться, пусть это будет вечное лето и вечное уютное тепло. – И мне, наверное, пора идти, в конце концов, мы с ним договорились только о паре минут.

Грин издал негромкий смешок, признавая ее правоту.