Так что Рин не мешала югу купаться в океане крови. Она лишь наблюдала, как волна крестьянской жестокости взбухала до крайности, когда ее уже невозможно было обуздать, даже если бы очень хотелось. Никто не признавал вслух, какое удовлетворение это приносит – горожане притворялись, будто действуют по необходимости, а не ради потехи, но Рин видела жадный блеск в их глазах, когда они купались в криках.

Это было искупление. Им необходимо было пролить кровь, как необходимо дышать. Конечно, она понимала этот порыв и по ночам, наедине со своей трубкой, снова и снова показывала кровавые сцены Алтану, чтобы разум нашел подобие упокоения, пока Алтан жадно упивается этим зрелищем. Чтобы жить дальше, юг нуждался в возмездии. Как же она могла лишить этого народ?

Лишь Катай продолжал настаивать, что нужно положить конец беспорядкам. Он допускал необходимость смертной казни, но желал установить порядок, хотел устроить настоящий суд, а не судилище, хотел более умеренных наказаний, а не только казней.

– Некоторые из этих людей невиновны, – сказал он. – Они просто пытались уцелеть.

– Чушь, – фыркнул Суцзы. – Они сами сделали выбор.

– Ты понимаешь, какой выбор перед ними стоял? – Катай показал на двор, где вот уже три дня болтался человек, подвешенный вниз головой за лодыжки. – Вот он семь месяцев служил переводчиком. А почему? Потому что мугенцы схватили его жену и дочь и объявили, что, если он не будет на них работать, тех похоронят заживо и заставят его смотреть. А потом прямо на его глазах пытали дочь, чтобы убедить в своих намерениях. И какой выбор, по-твоему, он должен был сделать?

Но Суцзы был непоколебим:

– Он помогал убивать других никанцев.

– Все помогали убивать других никанцев, – не унимался Катай. – Хорошо быть чистым и незапятнанным, но некоторые люди просто пытались выжить.

– Ну, моей сестре мугенцы дали возможность выбирать, – сказал Суцзы. – Либо она будет двойным агентом и крысятничать на своих соседей, либо ее изнасилуют и убьют. И знаешь, что она предпочла?

Щеки Катая вспыхнули:

– Я не говорю, что…

– А ты в курсе, что мугенцам нравилось устраивать игры, выбирая, кого убить? – поинтересовался Суцзы.

– Я знаю, – ответил Катай. – В Голин-Ниисе…

– Я знаю, что они творили в Голин-Ниисе, – со сталью в голосе оборвал его Суцзы. – Хочешь узнать, что они делали здесь? Загоняли толпу горожан на крышу самого высокого здания, а потом разрушали лестницу, поджигали нижний этаж и стояли кружком, наблюдая, как люди орут. Вот к чему приложили руку предатели. И что, хочешь это простить?

– Катай, – тихо произнесла Рин. – Брось.

Но он не унимался:

– Но ведь они нацелились не только на мугенцев и предателей.

– Катай, прошу тебя…

– Они выдергивают любого, кого можно хоть отдаленно подозревать в сотрудничестве, – прошипел Катай. – Это не правосудие, а убийства без разбора, достаточно указать пальцем или шепнуть, и человек лишается жизни. Невозможно различить, кто в самом деле виновен, а кто не угодил соседям. Это не правосудие, а сумятица.

– Ну и что? – повел плечами Суцзы. – Гоняясь за крысой, можно разбить пару тарелок. Это революция, а не сраная чайная церемония.

В молчании они устало шагали по дороге обратно к Лэйяну. Восторг победы давно схлынул. После двух недель воплей и пыток, кем бы ни были жертвы, все вокруг стали изнуренными и бледными.

Они шли уже полдня, когда на дороге показался всадник в капюшоне. Офицеры поспешили вперед, выставив копья и крикнув всаднику остановиться. Тот подчинился и поднял руки, показывая, что в них нет оружия.

– На землю! – велел Чжудень. – Кто ты такой?