Я пожал плечами – мол, может быть, но добавил:

– «Достичь понимания и найти выход». – Оба посмотрели на меня непонимающе. – Так он написал в письме: «Если нам не удастся достичь понимания и найти выход…»

– Ну да, а что это значит? – спросила Аронсон.

– Читайте между строк. Не думаю, что он дистанцируется. Я думаю, это письмо – угроза. Оно означает, что он хотел кусочек пирога. Хотел войти в долю и да, прикрыть свою задницу, поэтому и послал это письмо, но я подозреваю, что были и другие послания. Он требовал от АЛОФТа каких-то действий или – в противном случае – собирался порвать с Оппарицио. Он ведь даже угрожал подать ДСД.

– А что такое ДСД? – спросила Аронсон.

– Докладная о сомнительной деятельности, – пояснил Циско. – Рутинный документ. Банки штампуют их по любому поводу.

– И куда направляют?

– В Федеральную торговую комиссию, в ФБР, в Секретную службу министерства финансов – в сущности, куда угодно.

Насколько можно было понять, они пока еще не сообразили того, что я им подсказывал.

– Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, какие деньги гребет АЛОФТ? – спросил я. – Ведь он контролирует треть всех дел по отъему недвижимости в Лос-Анджелесском округе. Знаю, это не подтверждено, так сказать, научно, но если ты получаешь даже часть такого барыша, то речь идет о миллионах и миллионах «чаевых» только от этого одного округа. Говорят, в одной Калифорнии будет десять миллионов подобных дел, прежде чем года через два эпидемия пойдет на спад. Плюс торги.

– Какие торги? – спросила Баллоке.

– Газеты читать надо. Оппарицио находится в процессе продажи АЛОФТа некоему крупному инвестиционному фонду, компании «Лемюр». Торги открытые, и любой конфликт, касающийся будущего приобретения, может повлиять на сделку, равно как и на стоимость акций. Так что будьте уверены: если Бондурант был доведен до отчаяния, он вполне мог поднять волну и произвести эффект даже больший, чем тот, на который он рассчитывал.

Циско кивнул, первым ухватив суть моей гипотезы:

– Понятно, значит, унас есть Бондурант, оказавшийся перед лицом финансовой катастрофы, – сказал он. – Вот-вот должны взорваться три его «воздушных шара». Тогда он делает пируэт и пытается примазаться к Оппарицио, к сделке с «Лемюром» и ко всему этому выгодному предприятию по отъему домов. И за это его убивают?

– Правильно.

Циско все усек, поэтому я повернулся на своем вращающемся кресле так, чтобы смотреть прямо на Аронсон.

– Не знаю, – сказала она. – Это очень смелая гипотеза. И ее будет трудно доказать.

– А кто сказал, что нам нужно ее доказывать? Мы должны просто сообразить, как заронить ее в головы присяжных.

Нам действительно ничего не нужно было доказывать. Мы должны были лишь высказать предположение и дать возможность жюри остальное додумать самому. Моя обязанность – только посеять семена разумного сомнения. Выстроить гипотезу невиновности. Перегнувшись через свой большой деревянный стол, я посмотрел в глаза своей команде:

– Такова будет наша теория защиты. Оппарицио – наше соломенное чучело, человек, которого мы представим как вероятного виновного. Жюри укажет на него пальцем – и наша подзащитная свободна.

Я посмотрел на лица своих сотрудников и не увидел никакой реакции, поэтому продолжил:

– Циско, я хочу, чтобы ты сосредоточился на Оппарицио и его компании. Узнай все, что можно: история, известные партнеры – словом, все. Все подробности слияния – я хочу знать об этой сделке и об этом парне даже больше, чем знает он сам. К концу следующей недели мне нужны архивы их судебных дел. Они, конечно, будут сопротивляться, но важно их немного потрясти.