И тут началось основное. Расслабленный Юрий поднял руки вверх и завыл, словно волк.

– У-у-у-у-а-а-а-а! У-у-у-а-а-а! А-а-а-ап!

Неожиданный крик подростка произвёл впечатление на всех, а Катя закрыла рот руками. Странное поведение Юры продолжалось. Он гортанно закричал на непонятном языке. Когда-то он уже издавал такой крик – в детстве, когда метался в бреду на руках у матери, потеряв зрение. Но откуда это было знать уличной шпане?

– У-у-у-у-а-а-а-а! У-у-у-а-а-а! А-а-а-ап! – громко повторил Юрий, бесстрастно взирая в небо своими чёрными глазами, затем он опустил голову и посмотрел… Нет, он посмотрел не на Валика, а куда-то сквозь него.

– Ты что, больной? – испуганно спросил сын нэпмана.

Всё-таки он был ещё мальчишкой, большим, крепким, наглым, но шестнадцатилетним юношей – и не более.

Пустой взгляд из-под чёрных, не по годам густых бровей Юрия не сверлил, скорее жёг противника.

– Вицлипуцликостамегеценкоатль! – отчётливо воскликнул он. – Его сердце принадлежит тебе! – Юрий ткнул пальцем в грудь Валику.

Тот, поёжившись, отступил назад. А Юра сделал шаг вперёд, продолжая смотреть сквозь него и говорить:

– Его кровь станет твоей, как и кровь всего живого в этих горах. Его кожа будет висеть на твоих плечах, как доспехи кровавых битв славного Теночтитлана. Только радуй нас своим присутствием! Будь с нами! – И юноша опять поднял руки к небу…

– Цыган! – испуганно вскрикнул один из юношей. – Он цыган! Он колдует!

Насмерть перепуганный Валик сделал несколько несмелых шагов назад, затем развернулся и побежал. Вслед за ним устремилась вся его компания.

Тридцатые годы на юге России не были «продвинутыми»: не было гаджетов, праздников Хеллоуина и сумасшедших сценаристов Голливуда, поэтому крепко сбитые хулиганы испугались маленького, худенького, но твёрдого как скала подростка. Юра спокойно подобрал портфель и авоську с книгами, стал отряхивать всё от пыли, а Катя никак не могла прийти в себя.

– Ю… Юрочка. Что это б-было? – заикаясь, спросила девушка.

– Ничего сложного, – обыденно ответил подросток, – так майянские жрецы приносили жертвы богу Солнца.

– А ты откуда знаешь?

– Я же говорю, во сне периодически вижу. – Юра уже всё почистил. – Ну что? Ты уже дома. Я пошёл?

– Подожди… – Катя запнулась, немного подумав. – Пошли к нам обедать?

– Я-а-а? – Юра очень удивился.

Девушка, которая ему нравится, пригласила его на обед. Он об этом и не мечтал.

– Пошли, что же ты?

– Ну, не знаю, удобно ли… – замялся маленький этнограф.

– Пойдём-пойдём, Вицли-Мицли… – Катя взяла мальчика за руку, и они зашли в парадное…

Бахлам появился на свет в одном из самых бедных районов Мехико. По правде говоря, он мог и не родиться. Мать, сорокалетняя Хуанита, тяжело болела, и в госпитале для бедных, куда пришла делать искусственные роды, не было ни медикаментов, ни мест для вновь прибывших. У женщины уже было пятеро сыновей и три дочери, к тому же никто не давал гарантии, что этот плод будет здоровым, поэтому следовало от него избавиться. И осенью, в сезон дождей, Хуаниту избавили от плода, которому было пять с половиной месяцев. Недоносок оказался живым, и врач-акушер оставил его на подоконнике… умирать.

Каково же было удивление дона Фернандеса, когда утром, придя на работу, он обнаружил с вечера пролежавший недоразвитый плод… всё ещё живым. Он лежал так же на подоконнике и уже не плакал, он тихо умирал от холода. Что всколыхнуло жестокого врача, что заставило его крикнуть: «Сестра! Живо! Реанимацию! Анестезиолога сюда!», остаётся только гадать. Через полчаса борьбы за жизнь то, что ещё час назад весь медперсонал операционной называл плодом – шевелило ручками и дышало без искусственной вентиляции лёгких.