– Алексею Ивановичу двадцать девять лет. Он блондин, глаза у него серые. Роста чуть выше среднего. С высшим образованием.

– Ето на скольки ж он тебе старше? – Поля устремила к потолку маленькие, мутные от долгих слез глазки и тупо задумалась. – А тебе скольки?

– Летом будет двадцать.

– Быть не может! Я-то думала… хотя да, время-то скольки прошло! Уж бабушка твоя, царство ей небесное, одиннадцать годков, как померла.

Вся Полина жизнь делится на две части – с бабушкой, Эммой Теодоровной, и без нее. О взаимоотношениях Поли и бабушки когда-то любил рассказывать папа, изображая в лицах и бабушку, и Полю, и ее бородатого отца. Папа надевал пенсне – и это была важная московская барыня Эмма Теодоровна. Снимал и часто-часто хлопал глазами – и это была глупая Пелагея. Хитро щурился и поглаживал свою темную, с едва заметной проседью «академическую» бородку – и получался Тихон Кузьмич, болтливый тульский мужичок, на подводе развозивший по московским домам на продажу мед в горшках, моченые яблоки в кадушечках и очень вкусную черноземную картошку. Тихон слезно просил барыню Эмму Теодоровну – которая рядилась с ним из-за каждой копейки и вместе с тем неизменно приглашала выпить с дороги чаю на кухне – взять к себе в услужение – тольки за харчи, а уж там как воля ваша будет! – свою старшую дочь Полю. Господь наградил его, неизвестно за какие грехи, пятью девками. И что с ними делать, Тихон ума приложить не мог.

Эмма Теодоровна, дама обстоятельная, поразмыслив, согласилась. Жила она экономно, хотя и получала порядочную пенсию за мужа, Федора Игнатьевича Орлова, геройски погибшего за Царя и Отечество во время русско-японской войны. Однако ж ведь и на «черный день» отложить следовало, и приличное образование дать сыну Саше. Непременно университетское. И чтоб мог ее умненький Сашенька в дальнейшем и попутешествовать, и за границей поучиться. Желательно в Гейдельберге или в Сорбонне.

По все тем же соображениям строгой экономии, вскорости после кончины мужа Эмма Теодоровна отказалась и от прежней своей квартиры – огромной, шестикомнатной, на шумном торговом Кузнецком Мосту. Долго выбирала, листая рекламные объявления, приценивалась, пока, наконец, не нашла то, что искала, – дом солидный, новый, место тихое и, самое привлекательное, неподалеку от Консерватории. А Эмма Теодоровна была страстной меломанкой. Да и до университета, где предстояло учиться Саше, рукой подать.

Правда, смущало Эмму Теодоровну, приверженку стиля исключительно классического, то обстоятельство, что и дом, и квартира были оформлены архитектором в стиле модерн. Высокие окна со странными, будто ветвящимися переплетами, бледно-розово-голубой матовый витраж над двустворчатой дверью гостиной, латунные ручки, большие, геометрические, тоже какие-то чудные, несуразные. На строгий вкус Эммы Теодоровны, отделка квартиры была несколько навязчивой, чтобы не сказать вульгарной. Всего здесь было словно бы чересчур. Но вместе с тем, рассудила она, к Саше будут приходить товарищи, а молодежь любит все новомодное. Барыня распорядилась лишь переклеить обои в гостиной, рисунок которых – водяные лилии с тяжелыми цветами – посчитала невозможно утомительным. И обстановку в стиле модерн приобретать, безусловно, не стала, ограничившись покупкой настольной лампы с утолщенной, покрытой линейным орнаментом ножкой в Сашину комнату, на письменный стол, овальной люстры в гостиную и трех хрустальных ваз Императорского завода с кососрезанным горлышком для высоких цветов, скажем, для любимых белых гладиолусов.

Квартира по тем временам была вполне комфортабельной – с водопроводом, канализацией, изразцовыми печами, великолепным дубовым паркетом, с большой кухней, где пол был выложен узорчатой плиткой, и чуланом для прислуги, ванной с дровяной колонкой и окном во двор, ну и… со всем остальным, как положено. Под детскую отвели дальнюю от входной двери комнату. Как рассчитала Эмма Теодоровна, и сама воспитанная в строгости, со временем, когда сын станет почти взрослым, она всегда будет знать, кто пришел к Саше и кто от него вышел. Апартаменты матери и сына разделялись просторной гостиной, благодаря большому окну-эркеру очень светлой.