Моё тело прошло по коридору в поисках своего отражения. На этот раз я решил его не пачкать. Прошёл мимо зеркала дальше, пока не уткнулся в окно на кухне. Посмотрел в него. Там деревья стряхивали с зелёных пальцев холодную воду. На детской площадке никого. Посередине, в сухом фонтане, резвились каменные дельфины, будто обрадовались долгожданной воде. Дождь вёдрами выплёскивал свою божью слезу, однако без видимого сожаления. Я поставил чайник и пошёл в ванную, где, не включая света, помыл лицо и почистил зубы.

В зале взял пульт, однако рука так и не поднялась включить телевизор, я поднял её на кота, стряхнув с дивана. Недовольный, он отвалил на кухню.

– Чайник выключи, как засвистит, – бросил ему вслед. Сам сел в нагретое место и взял газету, помял глазами. Новости устарели, где-то я их уже видел: не колышут, не трогают, мёртвые.

Вскоре засвистел чайник. Всё громче и громче.

«Обиделся», – подумал я про кота и тоже двинулся на кухню.

Если бы там был кто-то кроме него, я бы скорее всего улыбнулся, но некому, незачем. В одиночестве люди честнее и меньше морщатся. Все морщины – от искусственных улыбок. Человек стареет от компромиссов. То, что сегодня некому было сказать «доброе утро», означало только одно: что не придётся начинать день с лицемерия. Я выключил чайник, но заваривать не стал, решил подождать Оскара.

Дождь всё ещё не ушёл, выказывая равнодушие ко многому, ко мне в частности. Я достал из холодильника масло, сыр и колбасу. Поковырялся в носу, почесал причинное. Продолжая хрустеть кормом, Том посмотрел на меня понимающе, воспринимая как должное мою раскованность. Животных мы не стесняемся, нет вокруг никого и нас вроде бы тоже.

Скоро появился Оскар. Мокрый и худой. Мы поздоровались и обнялись.

– Стареешь, чувак, – предложил я ему тапочки.

– Сам такой, – стянул он с себя влажный плащ и натянул на вешалку.

– Проходи, можно сразу на кухню. Пить будешь?

– Нет, я же бросил.

– Жалеешь себя. И сигарета, небось, электронная? Фитнес, йога, здоровое питание? Я же говорю, стареешь, – улыбнулся ему, заваривая чай.

– Откуда ты знаешь про йогу?

– Я просто так сказал.

– Да, хожу два раза в неделю. Ты не представляешь, как это заряжает…

Потом он рассказал мне о своей работе, медленно съехал на политику, прошёлся по психологии, подчеркнул важную роль эзотерики. Большую часть его мыслей занимали воспоминания. В конце концов, он всё свёл к тому, что очень хочет написать книгу, только не знает пока, с чего можно начать. В этот момент я подумал, что книги, которые никто не будет читать, можно начинать с чего угодно, и лучше их даже не заканчивать, иначе потом захочется выпустить.

Как бы старательно я его ни слушал, слух мой периодически отключался, понимая, что старому другу нужны были уши, мои уши. И он их получил. С этими мыслями я встал из-за стола, набрал воды в стакан и стал поливать цветок на подоконнике.

– А как ты? – неожиданно вспомнил про меня Оскар.

– Весна, – ответил я на автомате.

Не солнце, не голубое небо, не бегущие на жидких ногах ручьи привлекали перед окном моё внимание. Я не смотрел на улицу, видел только, как, скользя по стеклу на шерстяных лапках, две мухи пытались спариваться.

– Скользко там.

– Да, ужасно скользко, – подтвердил Оскар.

Мухи продолжали фигурное катание на стекле. Своими большими глазами они молча и преданно смотрели друг на друга. Когда занимаешься, говорить о любви нет никакой необходимости. Они занимались.

– Дружная весна в этом году, не то что в прошлом.

– Разве в прошлом году была весна?

– Несомненно.

– Повезло тебе, а я так и не влюбился ни разу, можно считать, что её и не было. Снаружи действительно кипела весна, а внутри – будто бы осень. Прогулки по палой листве. Дружба – какое тяжёлое занятие. А старая дружба ещё хуже старой любви. Ни заняться, ни бросить.