Поужинав, проваливаюсь в сон. Почти уже погрузившись в него, остатками еще не успевшего заснуть сознания прокручиваю в голове, какое маленькое человеческое счастьице сегодняшнего дня было заключено в словах дежурного. Какое огромное человеческое счастье сегодняшнего дня было заключено в словах дежурного, сказанных им в телефонную трубку.

«Девочка нашлась».

Улицы города, казалось, вымерли. Стояло душное лето – пора отпусков. Кто-то из горожан, взяв путевки, уехал на юга, кто-то отправился ближе к природе, в деревню, кто-то целыми днями валялся на песчаном городском пляже, подставляя раскаленному солнцу свои загорелые бока. Казалось, само время остановилось и улеглось где-то в тени какого-нибудь деревца в одном из городских дворов. Телефон в Дежурной Части нашего отдела милиции покрывался пылью и скоро, похоже, мог зарасти паутиной. Дежурный наряд подзабыл, как звенит его трель. Заступавшие на смену в опергруппу сотрудники первым делом расстегивали верхние пуговицы на своих форменных рубашках, затем усаживались в уютные кресла возле распахнутых настежь окон и погружались в поглощавшую их дремоту.

Поскольку в течение вот уже нескольких дней новых сообщений не было, каждый опер продолжал заниматься последним совершенным у него на участке преступлением. Если кому-то удавалось раскрыть свое преступление, Комар направлял его на помощь к другому товарищу. Последним совершенным преступлением у меня на участке была кража двух мешков сахара из подсобного помещения детского сада. Ночью злоумышленники подломили хлипкий замочек деревянной двери и, пока пожилая женщина-сторож видела свой десятый сон, пробрались на кухню, поели там (да!) и прихватили с собой два тяжеленных мешка с сыпучим белым кристаллическим песком. По мнению Комара, я должен был раскрыть это преступление еще позавчера, с закрытыми глазами и стоя на одной ноге. На каждой планерке он отчитывал меня за эту нераскрытую кражонку (так он ее называл).

Мною начинал и заканчивал каждое совещание:

– Кражонку сахара раскрыл?

– Нет еще.

– Ну что здесь вообще можно раскрывать?! – вскидывал он над столом руки. – Если мы такое не будем раскрывать! Для чего тогда мы вообще здесь нужны?!

– Кража как кража, – пытался парировать я, – не все же они раскрываются.

– Так то – КРАЖИ! А у тебя кражонка. Экспертам звонил? Что с отпечатками?

– Звонил. Все отпечатки их поварихам и кухаркам принадлежат.

– А самих поварих и кухарок этих проверял? Знакомых их, родственников?

– Проверял. Я уже у каждой из них дома побывал, и дома у тех, кто бывал у кухарок дома, и дома у тех, кто бывал у тех, кто бывал дома у поварих. Мне неудобно уже их подозревать, они и так уже на меня косо смотрят.

– А судимые?

– Уже нет ни одного судимого, живущего в соседних домах, которого бы я не проверил.

– Все равно это не то преступление, которое должно ставить опера в тупик. Сегодня же чтобы разобрался с ним!

Но я не разобрался с этой кражей ни сегодня же, ни завтра же.

– Что с сахаром? – начинал очередную планерку Комар.

– Пока так же.

– Ответь мне на один вопрос, только честно, – обратился ко мне, прикуривая сигарету «Честерфилд», Комар.

Я был готов ответить на сто вопросов Комара. И сколько судимых я опросил, у скольких из них проверил алиби. Сколько торговых точек, где реализуют сахар, расположено в нашем районе и в скольких из них я побывал, ища в их подсобках мешки с ярлыками «ДОУ №___». И многое-многое другое. Но вопрос, который задал мне Комар, поставил меня в тупик.

– Ну вот скажи, у тебя вообще… совесть есть?