Для Митрофана ожидание каникул скрашивали новые песни. Поначалу он никому не показывал книжку. Прятал её под армяком. Это было не сложно, в классах стоял холод. Печь топили с утра. Спасала она лишь до обеденной молитвы. На весь день положенного запаса дров не хватало, и потому разрешалось сидеть в верхней одежде.

Долго учить песни украдкой не получилось. Митрофан, переписал большую часть книжки в отдельную тетрадку, которую решил подарить брату на Рождество. На титульном листе красным карандашом написал пару строк виданных на открытках в лавке Петрова: «Кого люблю − тому дарю. Люблю вечно − дарю сердечно».

Кто заметил его за переписью неведомо, но всё общежитие бурсы быстро прознало о тайном Песеннике. Вечером к нему подошёл Васька и сообщил:

− Митрош, ребята просят тебя песни попеть.

Когда надзиратель ушёл, для верности выждали час, и он впервые, во весь голос исполнил несколько новых песен.

Петь пришлось не по одному разу. Многие ребята подстраивались, запоминая слова, и скоро уже всё походило на небольшой хор.

Спать легли за полночь.

С утра, перед арифметикой, Митрофан с Васькой сидел на подоконнике перед классом.

− Дроби сегодня задавали. Учил? − спросил Митрофан, догадываясь об ответе.

− Нет, дюже добре, ещё и дроби. Батюшка наш говорит: Ангелы господни серчают, ежель кто в пост через меру думками полнится, да за работой гонится. Через это рука отсохнет, или могёшь умом тронуться, как Сенька-пастушок.

− Ну, тогда поджидай пескарика, − улыбнулся Митрофан.

Отец Илья, особо нерадивым ученикам, иной раз, шлёпал деревянной линейкой по загривку. Это у бурсаков называлось «выписать пескаря».

− Кубыть впервой. А может и пронесёт, − неуверенно ответил Васька.

Открыли книгу, пытаясь хоть немного уразуметь до начала урока, что за дроби такие рассыпаны по заданным страницам и не заметили, как тихонько к ним подошёл Никитка Прозоров.

− Митрош, я по делу. Дашь песни списать? Дюже охота попеть.

Митрофан, зная его страсть к песне, не удивился просьбе, но всё равно улыбнулся. Господь обделил Никитку и голосом, и слухом, но петь он любил с неутолимым желанием.

− На что, Никит? Тебе сам надзиратель запрещал петь, а то домовой пужается!

− А мне ещё дюжее хочется. Хочешь, я заместо этого тебе пряник дам? Не погребуй, Митрош. Хороший пряник.

− Вот это дело, − оживился Васька. − Покажи!

Пряник явился на свет из кармана Никиткиной поддёвки. Он хранился там с прошлой недели, когда его отпускали домой.

Васька взял, пощупал и громко постучал им по подоконнику.

− Экий калдабан! Митрош, берём?

Митрофану сделалось жалко Никитку. Так здоровому человеку становится жаль немощного, который не может познать радостей жизни.

− Да ладно, бери так. Только никому не показывай. Слово дай!

− Даю, истинный крест! − Прозоров с воодушевлением перекрестился три раза.

Но тут всполошился Васька

− Это как «бери так»? Человек своей волей дал! Всё, пряник типеря в сохранении у новых хозяевов, − выпалил он и спешно сунул добычу в карман.

Митрофан опасался, что песенник может быть замечен фискалами или кем-то из преподавателей. Он слышал, как в прошлом году выгнали из училища лучшего певчего, Сашку Попова. Точно никто не знал в чем причина, но поговаривали, что пел в трактире за деньги. Училищный смотритель сказал тогда речь, из которой поняли, что слухи имели под собой почву.

Во гневе, он именовал все песни, кроме церковных, дьявольскими виршами, кои играются лишь в кабаках. Исполняют же их непременно черти, которые пляшут в головах пропойцев. Ребята потом долго обсуждали эту теорию.

Антон Кузнецов, из старших учеников, уверял что всё истинная правда. Батя его, через неделю запоя, орал, что черти его мутузят смертным боем. Алешка сам видел, как он их стряхивал с плечей и спины.