Судя по шуму в доме – топоту детских ног на лестнице, взрывам оживленных разговоров в коридорах и грохоту сумок на колесиках, груженных продуктами, – народ готовился к встрече Нового года. Иногда доносилось пение караоке или хоровое, когда старческие скрипучие голоса сплетались с мультяшно радостными детскими, либо слышался одинокий женский голос, удивительно чистый и печальный, порою осекавшийся. Джастин ненавидел этот голос, который лез ему в уши и проникал в самое его нутро, как будто стараясь овладеть его личностью. Голос разнился с иными звуками, безликими и далекими, тем, что был интимен и настырен, но, к счастью, никогда не звучал слишком долго. Определить местоположение шумов было невозможно, их отголоски слышались за любой стеной и во всех трубах.

Джастин думал о том, чем сейчас заняты его родные, у которых встреча Нового года была хорошо поставленным ритуалом, отрадным в своей предсказуемости. В особняк доставляли нечеловеческие объемы провизии, поставщики готовили застолье на открытом воздухе, которое проходило в первые праздничные дни следом за семейным ужином в канун Нового года. Мать изображала неимоверную усталость от организационных хлопот, хотя при ее нелюбви к физическому труду отягощалась лишь телефонными звонками флористам и кондитерам, предоставляя слугам заниматься приемкой продуктов, а также расстановкой столов и стульев. Вообще-то в последние годы праздничный семейный ужин проходил в ресторане – мать говорила, что испытанная прислуга состарилась, а молодым индонезийкам и филиппинкам, о которых рассказывали всякие ужасы (кражи фамильных драгоценностей, сумасшедшие счета за звонки в Манилу, убийства хозяев в их собственном доме), веры нету. В китайском ресторане фешенебельного отеля, где был заказан кабинет, двенадцать человек в полном молчании усаживались за большой стол, уставленный блюдами, добрая половина которых к концу вечера оставалась нетронутой. «Нам невероятно повезло иметь такую семью, как наша», – по завершении трапезы произносил отец. На памяти Джастина он говорил это каждый год. Наверное, экстравагантные пиршества, на которых подавались птичьи гнезда, суп из акульих плавников, поросята целиком, свежайшие новозеландские морские ушки и странные, неузнаваемые океанические твари, после краха семейного бизнеса канули в прошлое. Видимо, застолье стало гораздо скромнее, если имело место вообще. Представлялись злобные упреки: в потере состояния и старшего сына мать винит отца, брат винит мать, бабушка винит дядю.

Однако не стоило себя обманывать. В своих несчастьях родные винят не друг друга, но его. Он скрылся, он их подвел, он не откликнулся на призывы о помощи, он эгоист, ввергший их в беду. Эта цепь рассуждений была так знакома, что порой Джастин и сам ее принимал. Во всем виноват он один.

Глядя в окно на контуры странно застывшего города – заиндевелые деревья, поземка на улицах, – Джастин вспомнил семейную встречу Нового года, которая однажды прошла в Саппоро. Ему почти сравнялось тринадцать, он был достаточно взрослый, чтобы ощутить туман беспокойства, окутавший родителей, и понять, что путешествие их больше похоже на бегство. Решение о поездке в Японию было принято незадолго до Нового года, когда подготовка к традиционному празднованию уже шла полным ходом. Никто не объяснил причину спешной перемены планов, породившую лихорадочный поиск шерстяных свитеров и пуховиков, которым руководила охваченная тревогой экономка – вдруг с прошлогодней поездки в Канаду дети из них выросли? Мать только и сказала: «Давно хотелось встретить Новый год в снегах». Джастин прекрасно понял это заявление, сделанное на семейном эзоповом языке, полном завуалированных намеков: что-то не так, причем не так настолько, что в праздник приходится уезжать из дома.