ЛИЗАНЬКА. Ваше здоровье, милый дяденька, оно должно быть расстроено… Мне тяжело об этом подумать… не только вам сказать… Вам надо обратить на это всё свое внимание… надо лечиться… у вас какая-нибудь важная болезнь – не надо запускать ее…

ГОРСКИЙ (в раздумье). Да, конечно… мой характер изменяется… но я ничего не чувствую… никаких припадков…

КАТЕНЬКА. Милый дяденька… ваши лета… тут люди обыкновенно начинают чувствовать трудность жизни…

ГОРСКИЙ (с беспокойством и досадою). Лета?.. Конечно… но что же я за старик такой?… Я крепкого сложения… болен почти никогда не бывал… Правда, я не молодой человек… но мне странно, если я уж кажусь стариком…

КАТЕНЬКА (с лукавою усмешкою). А вам, милый дяденька, не хочется казаться стариком?

ГОРСКИЙ (сухо). Что же делать! Если кажусь, то не могу запретить видеть…

КАТЕНЬКА. Послушайте, милый дяденька, по виду вы, конечно, не молодой, а пожилой человек, и притом такой любезный, такой милый, что в вас еще можно влюбиться… по крайней мере, я с охотою вышла бы за вас замуж, если бы вы в меня влюбились… Но характером – воля ваша – вы начинаете стареться, – и это огорчает нас. Мы с детства привыкли вас видеть веселым, оригинальным, милым, с вечным хохотом, с всегдашнею улыбкою и особенно с частым припевом «чорт возьми», который мы так любим…

ГОРСКИЙ. Нашла что любить!.. Ведь ты, Катенька, уже не ребенок, и у женщин твоих лет всегда бывает «чувство приличия», что ли, как вы его называете, а по-нашему «скромность», и у них ушки вянут от таких грубых слов и поговорок…

ЛИЗАНЬКА. Но, милый дяденька, у вас это слово так мило – оно выражает ваш простой, откровенный и прямой характер…

ГОРСКИЙ. Спасибо за любовь… Я вам верю… но вы уже в таких летах, что мне надо быть с вами деликатнее, осторожнее… К тому же ведь все думают, что я вам не дядя, а самый дальний родственник… некоторые же и знают, что я вам совсем не родня…

ЛИЗАНЬКА. Что нам до этого?… Для нас вы всегда – дяденька, наш милый дяденька… Иначе мы вас не хотим называть… Так к чему же все ваши холодные рассуждения о приличии и осторожности… не приличие, а любовь делает людей счастливыми… Любите же нас и обращайтесь с нами, как всегда… как с детьми… как с своими добренькими девочками, как вы нас всегда называли… и еще недавно называли… а теперь уж не называете больше… к нашему огорчению…

ГОРСКИЙ. Как?.. Да!.. Но это странно… вы уже не девочки… это, право, начинает становиться грубо, неприлично.

ЛИЗАНЬКА. Э, милый дяденька!{9} Вы никогда не были светским человеком, ваше обращение всегда было просто, но мило… Теперь вам уж поздно переучиваться…

ГОРСКИЙ. Поздно! Да – конечно.

ЛИЗАНЬКА. А мы совсем не невесты – мы ваши добрые дочери – и всё наше счастие – никогда с вами не разлучаться.

КАТЕНЬКА. Прошу за других не ручаться – по крайней мере за меня. Я уж нашла себе обожателя в особе Владимира Дмитриевича и для него готова изменить дяденьке. Не краснейте, monsieur Мальский, стыдливый кавалер.

ЛИЗАНЬКА. Ах, Катенька, ты всегда так далеко простираешь свои шутки!

КАТЕНЬКА. Почему же и не шутить, когда весело шутить?

ЛИЗАНЬКА. И когда шутки всем приятны – прибавь.

ГОРСКИЙ (в раздумье). Да, Катенька, тебе замуж…

КАТЕНЬКА. Почему же именно мне? Ведь Лизанька старше меня?..

ГОРСКИЙ. Да… конечно, – но ведь она не говорит замужестве – стало быть, не хочет; а ты…

КАТЕНЬКА. Э, дяденька, молчание ничего не значит, и кто молчит, – тут-то… Не напрасно говорят: «В тихом омуте…», а кто говорит о замужестве, тот-то и не думает о нем.

ЛИЗАНЬКА. Катенька, ты опять с своими глупыми шутками!

КАТЕНЬКА. Не сердись, милая Лизанька, ведь ты знаешь, что я болтушка – меня все так называют. Потому, и вру по праву – чтоб оправдать свое название и недаром пользоваться привилегиею. Нет, дяденька, что смотреть на ее сурьезность и важность – надо ее замуж. Я всегда прыгаю и смеюсь, а она всё мечтает и задумывается, а это недаром. Нет, замуж ее, замуж! А чтоб доказать, как искренно я этого желаю, я на первый раз отказываюсь от своего обожателя Владимира Дмитриевича, и уступаю его ей.