– Моя… наша мать называла меня Нори.

Акира бросил на нее короткий взгляд, после чего махнул рукой в знак того, что ей можно идти.

– Ну, хорошо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, аники.

Когда два дня спустя бабушка решила наведаться без предупреждения, в предрассветные часы, Нори была уверена, что о ее непослушании стало известно.

Нори даже не расстроилась. Открыв глаза и увидев перед собой старуху в синей юкате, она попросту встала с кровати и низко поклонилась. В кои-то веки она не дрожала. Никакая порка в мире не заставила бы ее пожалеть о содеянном.

Губы бабушки были плотно сжаты, руки – сплетены, словно узловатые ветки дерева.

– Я обратила внимание, что… что ребенку… твоего возраста необходимо некоторое количество физических упражнений. Посему отныне тебе позволено спускаться в дом с девяти часов утра и до пяти часов вечера. Под постоянным надзором Акико. Ни при каких обстоятельствах ни к чему без разрешения не прикасаться. Не приставать к прислуге – у них нет времени на твои глупости. Устроишь беспорядок – я тебя накажу. Сломаешь что-либо – я тебя накажу. Попытаешься ступить за порог дома – я сниму с твоих ублюдочных костей кожу. Ты меня поняла?

Нори вскинула голову и в немом оцепенении уставилась на бабушку. Несмотря на угрозы, несмотря на чистую, неподдельную злобу, которая, надо признать, была для бесстрастной опекунши довольно странной, она услышала только одно.

– Я могу выходить?

Юко дернула бровью.

– В пределах названных правил. Тебе заранее сообщат, в какие дни разрешено заниматься физическими упражнениями.

Перевод: в дни, когда дедушка в столице. Многое в этом доме было выше понимания Нори, но она была на сто процентов уверена, что о новых обстоятельствах дедушка не осведомлен.

Нори потянула себя за жесткий локон, пытаясь не выдать зарождающееся внутри удовлетворение.

– Аригато годзаймас[7].

Пропустив любезность мимо ушей, бабушка развернулась и как можно быстрее ушла. Нори не могла не восхититься, какой бесшумной умудрялась быть бабушка, даже едва ли не выбегая наружу.

По прошествии часа вернулась Акико. Девочка чуть не швырнула книгу на пол – в таком исступлении она стремилась пересечь комнату.

– Мы уже идем?

– Да.

– А куда мы пойдем? – осведомилась Нори.

Если новообретенная самостоятельность не приведет ее к Акире, то в ней толку как в испорченной питьевой воде.

– Ваш брат, скорее всего, на кухне, маленькая гос-пожа.

Нори попыталась вызвать в воображении образ кухни, не смогла и выпятила нижнюю губу. Ее осенило: она никогда там не бывала, отсюда и пробел. Лишь смутное воспоминание из прошлого. Мать не любила готовить; почти каждый вечер она приносила домой еду в картонных коробочках. Лапша всегда была пересоленной, а рис – пересушенным. Зато память услужливо подсказала, что на кухне были муравьи, и мать опрыскивала их из бутылки с уксусной водой. Потом квартира пахла уксусом еще несколько дней.

Образы возвращались один за другим, словно предвещая появление нового кусочка головоломки, которую оставила ей мать.

Норико направилась к лестнице. Акико следовала за ней по пятам. Нори не запнулась ни на первой ступеньке, ни на второй, ни на третьей. Девочка маршировала вниз с целеустремленностью солдата. Все прежние колебания, казалось, растворились в воздухе.

Она спустилась так быстро, как могла, с оглядкой на беднягу Акико, чтобы та не запыхалась. Ступни вдруг вспотели, тогда Нори остановилась на лестничной площадке, стянула носки и протянула служанке. Акико молча взяла их и сунула в карман передника.

Спохватившись – а куда идти дальше-то, – Нори терпеливо дождалась, пока служанка укажет дорогу. Когда Акико взяла ее за руку и повела по длинным коридорам, Нори невольно обратила внимания на запахи дома.