И придя во дворец, сказал Илия, что засуха будет опустошать страну до тех пор, пока народ не перестанет поклоняться финикийским богам.

Царь не придал его словам значения, однако Иезавель, сидевшая рядом с Ахавом и внимательно слушавшая все, что говорил Илия, принялась расспрашивать его. И он рассказал о том, как померк свет, как нестерпимо разболелась голова, как показалось, что время остановилось, пока он слушал ангела. И, рассказывая, Илия мог вблизи рассмотреть царицу, о которой все говорили, и убедиться, что она и вправду необыкновенно хороша: точеное тело, черные волосы, спускавшиеся до пояса, зеленые глаза, блиставшие на смуглом лице. Сейчас они пристально глядели на Илию, а тот не мог понять, что выражает этот взгляд, как не мог и представить себе, какие последствия вызовут его слова.

Он вышел из дворца с сознанием исполненного долга и с намерением воротиться к себе в мастерскую. А покуда шел, со всем пылом своих двадцати трех лет возжелал Иезавель. И попросил Бога, чтобы когда-нибудь в будущем послал ему женщину из Ливана, ибо они прекрасны собой, кожа их смугла, а зеленые глаза исполнены тайны.

Остаток дня он провел за работой и ночью спал крепко. А наутро, еще затемно, его разбудил левит: Иезавель убедила царя, что пророки – помеха и угроза росту и усилению Израиля. И воины Ахава получили приказ казнить тех, кто не захочет отказаться от священного предназначения, которое дал им сам Господь.

Впрочем, Илии права выбора не предоставили – его велено было убить.

Покуда два дня и две ночи они с левитом прятались в конюшне на южной окраине Галаада, четыреста пятьдесят раби были убиты на месте. А большая часть тех, кто расхаживал по улицам, стегая себя плетью и предрекая конец света из-за всеобщего упадка нравов и безверия, согласились перейти в новую веру.

Раздался глухой удар, потом вскрик. Илия, потревоженный в своих раздумьях, обернулся к спутнику:

– Что это?

Но ответа не получил: левит рухнул наземь: из груди его торчала стрела.

А стоявший впереди воин уже готовился снова натянуть тетиву. Илия оглянулся по сторонам – все окна и двери закрыты, солнце сияет на небе, и веет легкий ветер с моря – он столько слышал о нем, но никогда не видал. Убежать? – Но ведь стрела настигнет его прежде, чем он успеет завернуть за угол.

«Если суждено мне погибнуть от стрелы, то пусть она поразит меня не в спину», – подумал он.

Воин уже поднимал лук. Илия к собственному удивлению не чувствовал страха, ни безотчетного желания выжить – он вообще не испытывал никаких чувств: ему казалось, будто все это определено давным-давно, а он и этот лучник лишь исполняют роли в драме, которую не они сочинили. Он вспомнил о детстве, о том, как хорошо было в Галааде и утром, и под вечер, вспомнил, что в мастерской ждет его брошенная работа. Вспомнил мать с отцом, которые так не хотели, чтобы сын их стал пророком. Вспомнил зеленые глаза Иезавели и улыбку царя Ахава.

Подумал о том, как глупо умирать в двадцать три года, даже не познав женщину.

Прянувшая с тетивы стрела прочертила воздух, прожужжала мимо правого уха Илии и воткнулась в придорожную пыль у него за спиной.

А воин уже вкладывал новую и прицеливался. Но вместо того чтобы выстрелить, он пристально поглядел в глаза Илии.

– Я – самый меткий стрелок во всем войске Ахава, – сказал он. – Уже семь лет, как я не давал промаха.

Илия поглядел на мертвого левита.

– Эта стрела предназначалась тебе. – Руки, державшие лук, дрожали. – Илия, ты – единственный пророк, обреченный на смерть: все прочие могут спастись, приняв веру Ваала.