Я оставляю чемодан внизу у лестницы и забегаю на второй этаж к мамочке в библиотеку! Мама! Я поступила!

Прямо под окнами нашего дома всё раскопали и чинят водопровод, горы глины мешают подойти к калитке. Я встречаюсь и здороваюсь с соседями: Л.В. Борзенковой и Арсентием Пантелеймоновичем, мы с его дочерью Таней Кобец учились в одном классе. «Баба Люба» спрашивает меня злорадно и даже торжествующе (это не передать!): «Дезертировала?!» Ведь я вернулась из Москвы очень рано, ещё вовсю идут вступительные экзамены. Как вполне благовоспитанная девочка отвечаю без малейших эмоций, бесцветным голосом: «Поступила». Что называется, немая сцена. (Не люблю Гоголя, но как это по-другому назвать! где взять слова?!)

За те почти полтора месяца, что меня не было дома, накопилось много новостей: например, у нас украли мой новый синий велосипед. Вот, пожалуйста, меня не было дома, и уже начинаются непорядки! А что дальше, интересно, будет?! Перед отъездом я, как чувствовала, убрала его в дровяной сарай, подальше, с глаз долой, но какие-то болваны попросили у моих родителей велосипед покататься и потом бросили в ограде на самом виду. А солдаты, наводнившие в то лето деревню, и украли, ведь как им иначе возвращаться в часть из своих самоволок.

Затем, я замечаю, что в кладовке нет моих кукол; я играла в куклы до 7-го класса, до 8-го класса шила им одежду («одежки»), и после 8-го класса они оказались в кладовке, в коробке, никому не мешали; я их иногда задумчиво и с удовольствием и с сожалением рассматривала; одежду я им шила на настоящей швейной машинке! У самой большой куклы, из Тюмени, был даже новогодний костюм цыганки. К сожалению, я это только теперь поняла, у моих кукол не было имён, а были куклы такие: Московская, Рижская, по названию города, откуда кукла привезена.

Я спрашиваю у мамы, где мои куклы. Она очень недовольна тем, что я заметила, что кукол нет, и тем, что спросила. Постепенно выясняется, что кукол моих мама отдала соседям. У Московской куклы была даже школьная форма, с гипюровыми воротничками и с чёрным фартуком; затем, я связала ей длинное, до полу, очень модное платье из ярко-зелёных шерстяных ниток; впрочем оно ей не шло почему-то.

Но самая большая модница была Рижанка, её папа привёз мне из Юрмалы, мне приходилось накручивать её красивые короткие пепельные волосы на плойку, сделанную из старой перьевой ручки. Эту плойку я накаливала на огне спички. А у Тюменской куклы была настоящая чёрная шуба, сшитая из моей старой шубки, с длинным поясом, на концах которого были бомбошки! Кроме того, она очень любила носить серёжки: у ландышей, что стояли, очень красивые, на трюмо, я аккуратно и без спроса отрезала два верхних цветочка; совершенно незаметно. Я вам должна сказать, что была у меня, конечно, и белоярская кукла, она стоила ровно один рубль и называлась голышкой, но неодетой, конечно, никогда не была, она всегда была одета в самые лучшие одежды. У Иры была точно такая же кукла, и мы с ней то и дело менялись кукольными одежками; затем, это был самый простой, верный и прямой путь помириться, если вдруг поссорились: придти и поменяться одежками обратно. Ирина мама считала, что это плохо, если мы с Иркой поссорились, хотя друзей девчонок и мальчишек было на улице предостаточно, и была всегда довольна, если мы помирились.

Однажды мы ужинаем у них, Нина Яковлевна видит, что я с прекрасным аппетитом съела тарелку пшённой каши, предлагает мне добавки. Я съедаю вторую тарелку; Ира уже поела, вышла из-за стола и ушла, а я всё ем горячую пышную пшённую кашу. Потом говорю спасибо, и мама моей подружки проговаривает восхищённо: