Зашептали, загудели индейцы. Визг человечка в черной ткани им не понравился. Кто-то покрепче перехватил копье, и этот угрожающий жест не прошел мимо взгляда священника.

– Мы не будем его сжигать, – тихо и четко произнёс служка, – он сперва умрет, как предатель Иуда. Потом твой Новый и Великий Бог даст ему новую жизнь. Ведь ты сам нам говорил, что он всех простит, и всем даст еще жизни. Разве Машимон не заслуживает второй жизни? Он же тоже великий! – уже перешел на тон выше служка. Индейцы слушали его молча, не понимая ни слова.

– Твой Бог даст нашему новую жизнь и наречёт его своим Отцом! – закончил пламенную речь служка.

У аббата нестерпимо начала болеть голова и к тому моменту, когда тихий индеец закрутил эту хитрую историю с перевоплощением деревянного идола, головная боль разорвалась на тысячу мелких иголок, которые тут же воткнулись в его мозг.

– Чей отец? Бога нашего Иисуса, великомученика? – хрипел от боли аббат. – Вы там чего опять пили? Пошли вон отсюда, нелюди! С вами завтра по-другому поговорю! – выпалил и бессильно упал в глубокое резное кресло из чёрного дуба.

Индейцы стали громко переговариваться и даже покрикивать, и кивать в его сторону. Гнев заполнил небольшой притвор, и скоро должен был прорваться наружу.

– Господин наш, послушай! – продолжил служка, которого тоже напугал грозный настрой его братьев. – Машимон и есть наш Бог, как отец твоего Бога. Будет он Иосифом-плотником. Если ты заберёшь у нас Иосифа, мы уйдём. И войны твои в железных одеждах нам не преграда! И не будет тебе ни сыра, ни маниоки, ни коз.

Голова аббата дернулась в сторону, где стоял парламентер. Он понял, что поднимается бунт. И дай Всевышний, чтобы сейчас ему не вспороли брюхо. Вполне вероятно, что эти маленькие люди с разрисованной кожей и с дырками в ноздрях просто перебьют всех монахов и продолжат возносить своего Машимона. И закончится его путь на этой земле, а его тело и тела братьев так и останутся гнить без погребения под солнцем чужбины.

У аббата не осталось не сил, ни желания упираться, как и служить здесь, в забытом Богом месте. Его честолюбивые мечты о тихом аббатстве, где-то на нежном побережье любимой Испании были перечёркнуты этой миссией спасения и привлечения в орден непонятного и чудного народа.

Аббат нахмурил брови. Индейцы так же с трудом себя сдерживали и ждали решения. Затем аббат медленно поднялся из своего кресла и сделал несколько шагов к большому деревянному распятию.

Никто не ожидал, что он подскочит на месте как ужаленный осой, а после шлепнется у креста, раскинув руки в разные стороны. Аббат стал шептать молитву. Служка кивнул своим сородичам и те повторили кульбит аббата. Но слова молитвы они не смогли проговорить, поэтому просто мычали.

Спустя время аббат поднялся, отряхнул мантию и кивнул в знак одобрения. Индейцы завопили на все лады в знак того, что согласие найдено, и ринулись на улицу. За вечер новость о том, что их Великий Бог теперь «Отец Иосиф и Иуда» облетела каждую хижину. Все встало на свои прежние места. Никто после не удосуживался сопоставить Святое Писание и роль Машимона во всем карнавале жизни. Простые люди довольствовались простым решением.

***

Салана – так много гласных в этом имени. Са-ла-на.

Это певучее имя дала при рождении бабка Лачи, поглаживая розовую щечку маленького личика. Каждый раз при этом бабка пришептывала: «Ты – Са-ла-на, ты – вечность».

Салана родилась под утро, после душной и бесконечной ночи, изрядно вымотав свою крикливую мать. Утренний свет принял девочку в цыганской телеге Лачи. Она стала третьим по счету дитя у взбалмошных родителей.