Сжимаю челюсти, внутренне ощериваясь. Вот не надо меня пугать. Я ещё ничего такого не сделал. Я вообще образец примерного, блин, поведения!

Да мне медаль впору вручать за стрессоустойчивость и исключительную выдержку. За терпимость к его неугомонной дочери, особенно!

Максим Викторович усмехается, с нервирующей медлительностью прощупывая меня таким взглядом, словно в мозги залезть хочет. Невольно скрещиваю руки ниже пояса и ловлю себя на том, что по виску стекает капля пота…

Нет, я практически уверен, что успел скрыть внезапный эффект от поездки в непосредственной близости к симпатичной девушке… Ну как внезапный, скорее неловкий. Так-то всё вполне закономерно. Однако червячок сомнения мозг так и точит.

Даже не знаю, что хуже — если поймёт он или Ксюша.

— Рассказывай, паршивец, что ты такого делал, что моей дочери вдруг стало «жарко»?

Я так стараюсь придать голосу твёрдости, что закашливаюсь. Уголки глаз увлажняются от невозможности нормально дышать. Реакция, конечно — палево конкретное. Опять эмоции меня подводят!

Максим Викторович, очевидно засомневавшись, что я благополучно задохнусь, решает добить меня размашистым шлепком между лопаток.

— Ничего! — вылетает из меня с присвистом. Зубы клацают так, что, чувствую, придётся ставить пломбы!

Можно запросто подумать, что он боксёр, а не айтишник.

— Совсем-совсем? — издевательски тянет этот садист. — Учти, у тебя есть один шанс сказать мне правду, чистую правду и ничего кроме правды. У меня полный бак и лопата в багажнике. Не шути со мной.

А у меня отчим твой начальник. Ты бы тоже полегче, мужик.

Но ничего такого, естественно, не говорю. Не хочу унижать себя, прикрывая зад связями, да и нет смысла. Батя у Мартышки из тех, кто сперва делает, а потом думает. Импульсивный, короче, перец. Безбашенный.

— Ни-че-го… — зло чеканю по слогам, поспешно отступая подальше, потому что продолжение ему едва ли понравится. — Ничего такого, о чём бы Ксения меня сама не попросила. Девушкам ведь нехорошо отказывать, правда?

Мысленно ёрничаю с его перекошенной физиономии. Нашёлся мне воспитатель. Я прямо сразу проникся и исправился. Как же.

— Нехорошо заживает нос после перелома… Больно и долго.

— Да вы, Максим Викторович, знаток смотрю… — пытаюсь сохранить браваду, но это сложно, когда оппонента затыкать неприлично, зато ему этикет не писан.

— Уходишь от темы, Костик, — оскаливается он почти что по-отечески. — Давай начистоту. Как пацан ты мне нравишься. Не прям сто из ста, но терпимо. А как к парню, с которым моя дочь где-то шатается вечерами, у меня к тебе возникло пару вопросов.

7. Артхаусный кошмар. 2

— Что ещё? — цежу раздражённо.

— Скажи честно, запал на мою Ксению?

— Вы прикалываетесь?!

— Хватит юлить, Соколовский!

Вот же ж…

Тут очень тонкий момент. Как у сапёра — ошибиться можно только раз.

— А в этом есть смысл? Не видит она во мне счастья своего, — не говорю ни да ни нет.

— И ты, конечно, не знаешь почему, — иронизирует сосед.

— Как минимум, потому что она ещё ребёнок! — взрываюсь. — И какому только идиоту пришло в голову дарить ей мотоцикл?!

— Соколовский! Умный самый? — ревёт тот самый идиот. — Нет, лучше пусть мою дочь подвозит кто попало!

— Я бы подвозил! — рявкаю ему в тон.

— Губа треснет!

— Ах, да. Лучше пусть вообще одна кукует.

Высказался. Аж легче стало.

— Сам поражаюсь, как быстро сдувает её кавалеров, веришь?

— Ничего удивительного… — бросаю сквозь зубы, морщась от ощущения, что он не хуже меня знает реальную причину.

— Ну вот и продолжайте дружить, раз она к тебе дышит ровно. Меня в принципе всё устраивает. А тебя, Костик?

— Нормально мне! — огрызается во мне задетая гордость. Хотя, откуда вдруг взялась эта досада, сказать сложно. Ну ровно и ровно, больно мне надо с ним спорить… — Всё или ко мне остались ещё вопросы?